Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Часть первая. Том первый

– Есть у меня до тебя разговор, Федя. Да только, боюсь, не по душе он тебе придется.

Они уселись на косогоре над рекой. Феодосия опустила голову на колени. На заливные луга на том берегу медленно наползал закат. Брусничный свет растворялся в чернильной темноте ночи, где проглядывали первые звезды

Приобняв жену за плечи, Федор почувствовал, как слабеет под его рукой застывшее тело.

– Не виню я тебя, Федосья. Сама знаешь, не таким я был, когда венчались мы. Думал я о сем давно, да только сейчас вслух заговорил.

– Боялась я, Федя… – уткнув лицо в ладони, она разрыдалась. Федор испугался. Первый раз видел он жену плачущей. Даже когда Марфу она рожала, ни слезинки не пролила.

– Ох, как я боялась! Я с детства одно знала, чужим не доверяйся, шаг за порог дома, дак там враги все, проговоришься, хоша словом единым, и на дыбе повиснешь. И замуж за своего вышла. А здесь ты, но не могла я ничего сказать. Вдруг решишь ты, что ведьма я, еретичка, и гореть мне на костре. Или сам кому слово молвишь и под пыткой дни свои закончишь… – она вытерла рукавом заплаканное лицо: «Как можно любимого на смерть посылать?»

– Как ты могла подумать, что донесу я на тебя? Ты жена моя, плоть моя, ежели больно тебе, то и мне больно, заботит что тебя, то и мои заботы. До смерти нас Бог соединил… – Федор прижал ее к себе.

Феодосия стиснула его пальцы.

– Что тебе Матвей говорил, дак неужели могу я хоть на столечко в тебе усомниться? Говорил и говорил. Глядючи на тебя, любой голову потеряет. Не думай о сем, забудь.

– Как жить-то теперь будем, Федор? – она покусала сухие губы.

Боярин развел руками.

– Как жили, так и будем. Сдается мне, легче нам жить станет, хоша ненамного, а легче.

– А Марфуша?

– Пока пусть растет, там посмотрим. Тебе батюшка твой когда все рассказал?

– Как десять или одиннадцать мне исполнилось. Федор, но как же так?

– Что?

– За то, что я тебе сейчас поведала, на костер отправляют.

– Я Феодосия из тюрьмы монастырской спас, за что меня тоже по голове не погладят, коли узнают… – хмуро сказал Федор:

– Через две недели царь из Кириллова монастыря на Москву тронется. Надо, чтобы ко времени сему и духу Косого здесь не было. Я бы и Башкина с ним отправил, но ежели человек на дыбу рвется, я его оттаскивать не буду. Ты мне скажи, сможет ли батюшка твой помочь нам в сем деле?

– Ты как хотел Феодосия-то вывозить?

– Дак через Смоленск. Есть у меня там человечек, обязанный мне кое-чем. Он провел бы Косого до литовской границы. Но сейчас думаю, не лучше ли грамоту отцу твоему спосылать? Есть же у вас на Москве тайные гонцы? – Федор взглянул на жену.

– Все ты знаешь, – улыбнулась она.

– Все да не все. Например, читал я послания архиепископа Геннадия…

– Пса смердящего! – перебила в сердцах Феодосия:

– Он да Иосиф Волоцкий заклятые враги наши. Вез он по Новгороду людей на казнь, дак одел их в берестяные шлемы и написал на них «Се есть сатанино воинство», а потом велел шлемы сии на их головах и поджечь.

– Что Геннадий про вас пишет, знаю, а что вы сами говорите, не знаю, а узнать бы хотелось.

– Дак я могу и сейчас, – Феодосия осеклась, прерванная долгим поцелуем мужа.

– Не время для богословия, луна давно поднялась… – Федор протянул ей руку: «Пойдем».

– Далече?

Он подтолкнул ее вперед.

– Ежели муж говорит, пойдем, дак надо идти, а не вопросы задавать. Как в Новгороде мужья с женами живут, не разумею… – смешливо пробормотал Федор.

Пока они плыли на остров, в середине уединенного озера, Феодосия откинулась на корму лодки:

– Ночь сегодня какая, звезды падают, словно что их к земле тянет.

– Слыхал я, на севере на небе пазори играют. Видала ль ты их?

– Батюшка меня ребенком на Поморье возил. То вещь пречудесная, Федя, сполохи на небе разноцветные светятся, столбы света ходят, даже треск от них слышно.

– Не знала, что у тебя тут дом поставлен… – она прошла в низкую дверь.

Федор запалил свечу. Феодосия увидела широкое ложе, застеленное мехами, закопченный, сложенный из озерных валунов очаг:

– Охота хороша в лесах, да и рыбалка тоже… – Федор улыбался: «Срубил сторожку, вдруг придется на ночь остаться».

– Так бы и не уходила отсюда… – Феодосия вытянулась на медвежьей шкуре, Федор разжег очаг.

– Да и я бы тоже, – пошарив в темном углу, он вытащил бутыль мутного стекла: «На-ка, испей. Пока еще огонь разгорится, а ты промерзла вся, на воде-то.

Жидкость обожгла горло. Феодосия, закашлявшись, поперхнулась.