Валерий Поволяев - Зорге. Под знаком сакуры

Ходзуми Одзаки стал своим человеком в правительственных коридорах, его слава лучшего специалиста по Китаю была утверждена официально.

Иотоку Мияги сделался знаменитым художником, на сеансы к нему выстраивались в очередь не только капитаны с майорами – теперь в большинстве своем в очереди толклись генералы: в их среде считалось за честь иметь дома портрет кисти Мияги.

Многие теоретические выкладки, предположения, планы, еще не утвержденные, о которых в правительственных кабинетах узнавал Одзаки, получали подтверждения в беседах художника со своими «натурщиками» – Мияги работал очень плодотворно.

Ну и Бранко Вукелич, который каждый день – с завидной регулярностью – появлялся во французском посольстве, получал там все новейшие сведения из Европы, в том числе и секретные – по части секретов французы проявляли традиционное легкомыслие, иногда бумажку, украшенную жирным грифом «секретно», вообще можно было найти в коридоре, валяющуюся на ковровой дорожке, – Вукелич был еще одной ступенью проверки материалов, которые Зорге отправлял в Центр.

Группа Рамзая работала, как маленький завод, – каждый механизм знал свое место, каждый болт был тщательно смазан, каждая передача (не обязательно зубчатая) находилась под ежеминутным наблюдением.

Из Москвы, от Урицкого иногда в Токио приходили восторженные шифровки: «Молодцы!» Случалось, шифровки были расширенные…

Раз в неделю Зорге ездил на берег моря – купаться. Выбирал у кромки уединенное место, где к воде подступали какие-нибудь кусты, камни, либо нависал круто срезанный земляной откос, облюбованный чайками, расстилал плотное домотканое полотнище, раскладывал на нем вещи и входил в теплую желтоватую воду.

Купаться он предпочитал один – стеснялся искалеченной ноги, синеватых, в багровость, шрамов, хромоты, хотя когда был наряжен в костюм, хромоты своей не стеснялся.

Впрочем, у каждого человека имеются свои слабости. Были они, естественно, и у Зорге.

Впрочем, через некоторое время стеснительность, – Вукелич назвал ее ложной, – отступила назад, и Зорге начал появляться на берегу залива с кем-нибудь из близких людей, с тем же Бранко Вукеличем или Максом Клаузеном.

Эти визиты к морю прибавляли Рихарду сил, у него даже глаза становились иными, делались теплыми, какими-то мягкими, словно бы в них натекал домашний свет… Час, всего один час, проведенный на море, очень много давал Рихарду, в Токио он возвращался другим человеком.

Погода в Токио в том году баловала жителей: дождей летом было мало, токийцы думали, что они возьмут свое осенью – не взяли, осень тоже выдалась сухая и солнечная, пахнущая по-весеннему – распустившимися цветами, медом и еще чем-то, наверное, только одной Японии и присущим.

Зорге, как всегда, приехал в посольство утром – три раза в неделю, ночью, в Токио прибывал самолет из Германии, привозил почту, в том числе и последние немецкие газеты «Франкфуртер цайтунг», «Берлинер берзенцайтунг», «Фелькишер беобахтер», «Ангрифф», «Теглихе рундшау», «Фоссише цайтунг» и много чего еще, на что в Берлине Зорге никогда бы не обратил внимания, а здесь приходилось обращать.

Рихард стремился первым прочитать привезенные газеты, особенно те, в которых были напечатаны его статьи – это было очень важно, как было важно знать и другое: сильно ли его покурочили при редактировании?

В этот раз Зорге появился в посольстве раньше обычного – вчера до двенадцати ночи просидел над большой статьей, заказанной генералом Хаусхофером для журнала «Цайтшрифт фюр геополитик», а потом долго не мог уснуть. Такое бывало с Зорге и раньше, когда выпадали перегрузки (а всякая срочная статья – это перегрузка, иногда ведь приходится работать до середины ночи, чтобы утром передать материал), поэтому без таблетки снотворного уснуть было нельзя.

Иногда же происходило обратное – Рихард засыпал легко, но очень быстро просыпался, будто его кто-то толкал кулаком в бок, и долго лежал с открытыми глазами, хлопал ими впустую, никак не мог забыться. Очень часто так лежал до самого утра.

Произошло это и на сей раз: не смог уснуть до самого светла, когда на небо вскарабкалось чистое, словно только что умытое солнце, улыбнулось ободряюще. Зорге сунул в рот пустую трубку (он чередовал сигары, трубку и сигареты), пососал ее немного, затягиваясь холодным горьким духом, и решительно сбросил ноги с постели на пол. Поскольку уже пришла домработница – птица очень ранняя, то скоро Зорге забрался в бочку с теплой водой, а потом, наскоро позавтракав, сел в машину, разогрел мотор и покатил в посольство.