Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга вторая. Том второй

Усаживая гостью в плетеное кресло, Эйтингон заметил:

– Не поверишь, но, кажется, прилетели грачи. Я сегодня ходил к озеру… – на озере он был с Иоганном, однако гостье он, разумеется, не мог сказать о мальчике, – слушал голоса птиц… – створку окна распахнули. Эйтингон заботливо сказал:

– Накинь платок, – он подал девушке оренбургскую шаль, – это еще обманная весна, нас еще ждут морозы…

Самовар охрана растапливала сосновыми шишками. Чай подавали с яблочной шарлоткой или ванильным кексом, с черничным и крыжовенным вареньем, с пряниками и сушками. По заведенной традиции за самоваром они о делах не разговаривали. В передней дачи Невеста передавала ему конверт с нащелканной за неделю пленкой. Девушку снабдили ручкой особой конструкции:

– Паркер и паркер, – довольно подумал Наум Исаакович, – никаких вопросов он не вызывает… – бывшие шарашки, а ныне закрытые КБ, не зря ели свой хлеб:

– Дочь Вороны хочет попасть в бюро Королева, – о планах Марты Наум Исаакович знал от Саши, – девчонка молодец, она унаследовала упорство матери. И ее интеллект, слава Богу, потому что полковник Воронов не был светочем ума. Как и генерал Кроу, – он исподтишка взглянул на утомленное лицо девушки, – от военных не стоит ждать большой сообразительности. Матвей тоже не отличался инициативой, однако Саша не такой. Он пошел в Горского, хотя тот вообще ни признавал никаких авторитетов…

Иоганна Наум Исаакович засадил за, как он выразился, каникулярное задание:

– Тебе предстоит учиться на русском языке, – мягко сказал Эйтингон, – тебе организуют дополнительные занятия с преподавателем, но лучше приехать в Ленинград подготовленным… – мальчик читал «Остров сокровищ»:

– Английский и французский у него свободные, – порадовался Наум Исаакович, – он вырос на ферме, но совсем не кажется провинциалом…

Невеста курила, прихлебывая чай, завернувшись в платок. Под лазоревыми глазами девушки залегли темные круги, веки припухли:

– На «Октябрьской» никто тебя не видел… – он подвинул гостье хрустальную вазочку с вареньем, – все прошло хорошо… – Густи кивнула:

– Саша не придет, – она оглядела стол, – здесь всего два прибора. Он позвонил в среду, передал приглашение, но его самого нет… – глаза Густи набухли слезами:

– Я ему не нужна… – девушка повертела гранатовый браслет, – он ко мне остыл… – Густи не хотелось думать о таком, – он живет в Москве, а не в проклятой посольской клетке, – рот девушки дернулся, – он встречается с друзьями, ходит на вечеринки…

Густи хотелось побывать на брехтовском спектакле в новом театре, о котором ей рассказывал Саша. Она хотела носить джинсы, а не скучный министерский твид, водить «Волгу», танцевать рок и ездить на выходные в Ленинград или Прибалтику:

– Не в Мейденхед или Саутенд, чтобы играть в кегельбан на пирсе… – она скривилась, – британцы не умеют отдыхать… – московская жизнь казалась Густи гораздо интереснее лондонской:

– В Лондоне все усаживаются у телевизора от «К и К», с подносом на коленях и жуют разогретые обеды, а в Москве только начинают развлекаться…

Она слышала о выступлениях поэтов в Политехническом музее, о концертах бардов, как их называл Саша. Коллега из посольства, за бесценок, скупающий картины непризнанных художников, рассказал Густи об артистических вечеринках:

– В Москве очень красивые девушки, – по блеску в глазах дипломата, Густи поняла, что девушки удостоили его вниманием, – жаль, что вы, леди Августа, не можете окунуться в светскую жизнь столицы, – он подмигнул Густи, – вы особа высшего уровня секретности… – Густи отчаянно надоел ее статус:

– Пошло все к черту, – девушка скрыла глубокий вздох, – я исчезну, и никто ничего не заподозрит. Но Саша не предлагал мне пожениться, – Густи ждала предложения каждый день, – а девушке о таком заводить разговор не принято, даже сейчас. Он меня не любит, я ему надоела, он хочет от меня избавиться… – Густи надеялась на беременность, но Саша был очень осторожен:

– Он говорит, что это обязанность мужчины. Он не хочет ставить меня, в моем положении, в ситуацию, где мне придется… – Густи вспомнила Иосифа:

– Он меня не любил, я стала для него развлечением. Меня никто не любит, а Стивену почти шестнадцать. Я для него старая дева, у него свои друзья, свои интересы, он, наверняка, бегает на свидания, а я чахну над кипами папок… – она пыталась сдержаться, но на накрахмаленную скатерть упала крупная слеза. Густи хлюпнула носом: