– Доедем домой, – Джон поднял мешок с припасами и патронами, – Федор Генрихович будет расти на Ганновер-сквер, где его все разбалуют. Они будут счастливы, а я… – сердце тоскливо сжалось, герцог поправил черную повязку на утерянном глазе:
– Детей бы вырастить. Маленькому Джону восемнадцать, совсем большой мальчик. Ладно, дружище, – он распахнул перед Цезарем дверь, – делай, что должно и будь, что будет.
Пробравшись среди сугробов на крохотном дворе, Джон нырнул в растворенную калитку.
В подвешенном на бревенчатую стену старом фонаре оплывала восковая свеча. В сторожке пахло березовыми вениками, дымом буржуйки, сладко тянуло молоком и пряниками:
– Ты сама словно пряник, – пробормотал Генрих, уткнувшись в плечо Маши, – я так скучаю, так скучаю, любовь моя… – в середине ночи они устроили мальчика между собой, под тулупом и деревенским стеганым одеялом:
– Он проснулся потому, что ты здесь, – неслышно сказала Маша, кормя ребенка, – он чувствует, что папа рядом… – Феденька всегда тянулся к отцу. Генрих обнимал Машу, не выпуская теплой ручки сына:
– Не ходишь еще, – он улыбнулся, глядя на сонное личико мальчика, – ты у нас осторожный.
Маша кивнула:
– Не только осторожный, но и толстенький, – она погладила ребенка по голове, – но, как побежит, так похудеет… – Генрих потянулся:
– Мама рассказывала, что я тоже после года пошел, а заговорил еще позже. Может быть, оно и к лучшему, – вздохнул юноша, – я при Гитлере рос, а потом проклятый Максимилиан заставлял меня трехлетним отдавать нацистский салют… – Маша беспокоилась насчет тети Марты, как она называла мать Генриха, но юноша уверил ее:
– Лучшего человека и не найти. И она замужем за Волком, все складывается отлично… – Маша хихикнула:
– Они удивятся, что в их годы обзавелись внуком… – Генрих согласился:
– Мама меня рано родила, в восемнадцать лет, а нам с тобой почти двадцать два. Ничего, – он аккуратно накрыл одеялом спящего Феденьку, – главное, достичь Японии. Мама с Волком прилетят, заберут нас домой. Бабушка Анна тоже через Японию бежала из СССР… – Маша подняла бровь:
– И твой прадед, Горский. Нам в школе рассказывали, как он спасся из ссылки… – девушка вздохнула:
– Но как же это получается, Генрих? У Марты жив брат, а мы не можем вывезти ее из СССР… – герцог строго запретил им появляться в Куйбышеве. Джон повел рукой:
– У меня есть рычаги влияния на Журавлева, – дядя помолчал, – но, чтобы их применить, мне надо сначала оказаться в Лондоне. Не думай, что Журавлевы не предадут тебя, – сказал он племяннице, – как только ты появишься на пороге их дома, они побегут в Комитет… – Маша мрачно буркнула:
– Раньше, чем пропоет петух. Но мне жалко Марту, она живет во лжи, как жила я… – Джон почесал бороду:
– Уверяю тебя, что она пошла в мать, то есть в Констанцу. Она не проглотит советскую дребедень, у нее своя голова на плечах… – Маша часто вспоминала приемную сестру:
– Она, наверное, добилась своего, отправилась в ПТУ, – сказала девушка мужу, – она растет упрямой, не чета мне… – девушка посмотрела вдаль:
– Если бы не Зоя, мученица, – Маша перекрестилась, – у меня бы глаза не открылись, но Иисус и Божья Матерь позаботились о нашей встрече. Только она, наверное, давно сгинула в тюрьме или сумасшедшем доме, вроде того, где дядя сидел… – о своем пребывании во владениях профессора Кардозо Джон племянникам не рассказывал:
– Меньше знаешь, лучше спишь… – он иногда ощупывал скрытый под волосами шрам на голове, – не надо им о таком слышать. Марте надо, но до Марты нам еще предстоит добраться… – он сомневался, что Кардозо удастся призвать к ответу:
– Мерзавец все предусмотрел, его защищает мощь СССР. Он сделал мне операцию на мозге, но какую… – Джону не нравились его внезапно появившиеся музыкальные способности:
– Циона мне всадила заточку в глаз, сделала мне лоботомию, но я плохо помню, что было дальше… – он, однако, хорошо помнил время пробуждения, как называл это герцог:
– Я стал лучше мыслить, я откуда-то узнал, что Фрида дочь Максимилиана и Ционы, что у Ционы родился еще один ребенок, украденный воровкой по фамилии Генкина… – Джон предполагал, что медики поднимут его на смех:
– Никто никогда не пересаживал доли мозга, это ерунда. Но откуда я могу знать то, что знала только Циона… – он не ожидал, что бывшую жену оставили в живых:
– Ее пристрелили и зарыли тело в безымянной могиле, если вообще не сожгли. СССР она больше не нужна, она отработанный материал. В любом случае, края, где сидит Кардозо, Среднюю Азию, нам тоже навещать нельзя. Нам вообще не стоит задерживаться в СССР… – то же самое говорил жене и Генрих:
Читать дальше