Борис Хмельницкий - Убить Каина. Хроники 18-го века

– Там такое творилось, – бормотал Ванька. – Голову потерять можно было.

– Лучше б ее и потерял! – вскричал боярин. Сколь бы человек отходчив не был, но потеря холопом нужной барину вещи, к тому же взятой без спроса, проступок, безусловно, наказуемый. Василий дернул шнурок звонка. В комнату вбежал казачок.

– Кузнеца Семена сюда! Мигом!..

Казачок стрелой умчался из комнаты. Ванька стоял, опустив голову и переминаясь с ноги на ногу.

Несколько минут в комнате висела грозная тишина. Откуда-то из-за печи застрекотал сверчок. «Плохая примета, – подумал Ванька. – Сверчок, говорят, к беде».

В комнату, сдернув на пороге шапку, вошел Семен – огромного

роста мужик с кулаками величиной в капустную голову.

– На конюшню! – велел боярин и кивнул в сторону Ваньки. – Полста палок. Бить, не жалеючи.

– Не пожалею, не изволите сомневаться, – улыбнулся Семен. Подхватил с пола одеревеневшего Ваньку, вынес из комнаты. И тут Ваньку, наконец, пробил страх. Его затрясло, как при падучей.

Семен кликнул конюха Авдея. Оба оттащили Ваньку на конюшню, уложили на скамью, задом кверху, и привязали.

– Семен, давай завтра, – лепетал Ванька, пытаясь хоть на несколько часов оттянуть экзекуцию.

– А мне-то какая прибыль? – спросил Семен, замачивая пучок розг в ведре с водой.

– В трактир сходим, штоф водки поставлю. У меня алтын с деньгой в загашнике есть.

Семен задумался. Штоф водки ему как медведю дробина, и алтын с деньгой не великие деньги. Но с паршивой овцы хоть шерсти клок. Наказанье-то не убежит, Ванька свое все равно получит.

– Лады, завтра пойдем в трактир. А до того здесь полежишь привязанный. Пошли, Авдей.

Семен с Авдеем ушли и унесли фонарь. В конюшне сделалось темно. Ванька лежал неподвижно. В углу под сеном что-то зашуршало. В стойле заржал вороной и забил копытами. «Крысы, – сообразил Ванька. – Вот и ржет конь, боится». О предстоящей порке он больше не думал, положился на Божью милость.

3

Отец Иоанн сидел за столом кельи и писал.

В дверь постучали. Отец Иоанн встал, открыл дверь. На пороге стояли два молодых чернеца.

– Прости, что потревожили тебя, отец Иоанн.

– Можете называть меня братом. Входите.

Чернецы вошли в келью, заговорили по очереди.

– О чём сейчас пишешь, брат? – спросил первый.

– Нам интересно, – признался второй.

– Придет время, прочту, – улыбнулся отец Иоанн. – Вы за этим пришли?

– Нет. Князь Юрьев вечерял с отцом настоятелем и попросил к себе в контору человека с хорошим почерком. Отец настоятель назвал ему тебя, – сказал первый чернец.

– Вы подслушивали? – удивился отец Иоанн.

Оба чернеца вскричали: – Нет, нет!..

– Мы прислуживали им за столом, – объяснил первый чернец.

– И отец настоятель велел тебе передать, чтобы ты утром шел в приказ, – сказал второй.

– В приказе же есть свой писец, – удивился отец Иоанн.

– Князь говорил, что их писец и палач заболели русской болезнью, – рассмеялся первый чернец.

– Оба-два в горячке лежат, зеленых чертей гоняют, – со смехом добавил второй. – И, значит, нужно тебе идти.

– Хорошо. Передайте отцу настоятелю, что с рассветом пойду.

– И правильно; князь обещал заплатить за услугу, – сказал второй чернец и вздохнул. – Вот если бы я умел красиво писать…

Чернецы ушли. Отец Иоанн вернулся к своим записям.

Он писал:

«Снова державным указом возвращен в обиход клич «Слово и дело». И означает сей клич преступление и наказание. Страшный клич и опасный. Для всех: для соседей, для знакомых, для тех, кто даже по случаю оказался рядом с человеком, этот клич провозгласившим. Ибо не известно, хочет донести он о злодеянии, или просто желает навредить кому-то из мести, из зависти. И ведь чаще последнее. Но известно другое: за «словом и делом» следуют экзекуторы, пыточные камеры, дыба, жаровни с углями. А дале рваные ноздри, каторга. Вот и страшно. И, услышав «Слово и дело», человек поспешно крестится и шепчет: – Спаси, Господи!.. Но не уберегает Господь от пыток в Сыскном приказе. Люди, там зло творящие, и не люди вовсе, а нелюди. Не потом, не трудом своим хлеб зарабатывают, а насилием. Только для вида эти оборотни в храмах молятся, духовным отцам персты лобызают. А вне храма сатане служат, за грош родных братьев, как Иосифа, продают, над отцами, как Хам, насмехаются. Ничего не меняется на земле. И как тут возлюбишь врага своего, Господи?»

Монах отложил перо и усталым взглядом посмотрел на икону, висевшую в красном углу. Тень от свечи шевелилась на стенке кельи и на лике Спасителя.