Борис Хмельницкий - Убить Каина. Хроники 18-го века

– Не могу, монах; слова в глотке комом стоят.

И тут запели колодники: на голодный желудок полстакана водки им хватило, чтобы повеселеть. Запели хорошо, слаженно, не первый раз, видимо, этой песней себя бодрили.

Вьются лентой две дорожки,

К горькой правде мужика.

По одной дойдешь к конюшне,

Сдохнешь там от батога.

По другой взойдешь на дыбу -

Хрустнут ручки–ноженьки.

Ну, а смерти равно прибыль,

На любой дороженьке.

– Не надо – закричал Ванька. – Не надо!..

– Вот! – воскликнул Авдей. – Твои песни уже чужие люди поют, а ты кочевряжишься. Был бы как все, спина была б в целости. Делай, что велят, и всё! Тешить кого, так тешить, нужник чистить, так нужник чистить! Вот домой пришел, там уж твоя власть. Бабу в угол загнал и делай с ней что желаешь!.. – И к полицейскому, льстиво: – Верно говорю?

Полицейский хмыкнул.

– Ой, ой!.. – рассмеялась трактирщица. – Ты гляди-ка! Сморчок, его ж соплей перешибить можно, а туда же: бабу в угол загнал!..

– А ведь я люблю бить с оттяжкой, Ваня, – прорычал Семен. И тут обида накрыла его с головой, вскочил. – Вот так: из-за плеча, с выдохом – ха!.. – И взмахнул рукой, демонстрируя. – Из-за плеча, с выдохом – ха!.. А как кнут коснется спины, так руку чуть придержал и на себя! Кнут входит в тело, как нож в масло! Ха!.. – Глаза его налились кровью. Рука шумно взрывала воздух, казалось, и правда, хлыстом машет. – Как нож в масло! В кожу, в тело, в душу, бога мать!.. В кожу, в тело, в душу, бога мать!..

– Не смей богохульствовать! – сказал монах.

– А то что? – Семен дрожал от возбуждения.

– Не гневи! – вставая, сказал монах.

– Это ты меня не гневи! – Семен направился, было, к монаху, но наткнулся на суровый взгляд Иоанна и остановился.

Трактирщица в испуге присела, зажав рот ладонью, колодники опустили головы.

– Лихо, – сказал полицейский.

Трактирщица налила стакан вина и поднесла его Семену, дескать, выпей, мужик, и успокойся. Семен опорожнил стакан одним глотком, и глаза его посветлели.

– Семен, а располовинить человека сможешь? – предвкушая ответ и веселясь, спросил Авдей.

– Располовинить? – тупо переспросил Семен.

– Ну да! Разрубить батогом хребет надвое.

– Не знаю, – пожевал губами Семен. – Не пробовал. – Оценивающе осмотрел Ваньку, усмехнулся: – Вечером на конюшне попробую. Там уж ни монах, ни полиция тебе не защита.

Ванька от Семена глаз не отвел.

– И восстал брат на брата своего, – с грустью произнес отец Иоанн.

– И восстал! – вскричал Ванька. – Что ж теперь, ждать пока его душа от песни согреется? Сам видишь, у него души нет! А я жить хочу!.. Не видать тебе, Семка, моей спины! – И сунул руку с кукишем в лицо Семену. – На-ка, выкуси!

– Совсем от страха обнаглел, – подзуживая Семена, сказал Авдей.

– Разберемся! – прорычал Семен.

– Разберемся! – Ванька вскинул руку с кукишем вверх: – Слово и дело!..

Колодники поднялись, цепи звякнули, и в трактире сделалось тихо. Пахнуло чем-то темным, словно кто-то незримый появился в зале.

Полицейский со вздохом глянул на полный штоф и встал:

– «Слово и дело» сказано. Должен немедленно доставить заявителя в приказ в целости и сохранности. Пошли, Иван, там поведаешь, о чем «слово».

– Пошли, – весело согласился Ванька и подмигнул Семену.

Колодники и Иван потянулись к дверям. За ними двинулся полицейский, бурча на ходу:

– Вот работа… Даже отдохнуть по-человечески некогда… Ушли.

– О чем это он? – Авдей с надеждой смотрел то на монаха, то на трактирщицу, ища поддержки. – Мы же тут не причем, верно? Ну, хоть ты подтверди, монах.

– А ну-ка выметайтесь отсюда! Живо!.. – Трактирщица сдернула шестипудового Семена с лавки. – И чтоб ноги вашей тут больше не было!.. Вон отсюда, ублюдки!..

Вытолкала Семена с Авдеем за дверь, закрыла дверь на крючок, устало опустилась на лавку и сказала монаху:

– Теперь затаскают, сволочи…

2

Зимой в Москве темнеет рано. В пятом часу дня уже зажигают нововведенные масляные фонари. Фонари светят желтым светом. Сыплет снег, вьется вокруг фонарей белыми бабочками.

Полицейский вел Ваньку и колодников посреди темной пустынной улицы. Снег скрипел под ногами. Звенели цепи колодников. Звон кандальных цепей и черные фигуры людей, бредущие по белому с желтыми пятнами снегу, создавали какую-то странную, пугающую своим одиночеством и безнадежностью картину.

– Располовинить меня хотели… – бормотал Ванька. – Ничего, Авдей, ты об этом еще пожалеешь…

Полицейский прислушался и догадался, о чем собирается доносить Ванька. Он, как и трактирщица, тоже опасался оказаться в свидетелях.