Константин Петришин - Битва за ясли господни

– Михаил Семенович, я полагаю, князь Бебутов поступил правильно, – повторил Барятинский. – А если учесть, что у него было около пятисот человек раненых и столько же убитых…

Князь Воронцов сокрушенно вздохнул.

– Все верно, Александр Иванович… Это я размечтался по-стариковски, – признался он. И, словно, оправдываясь, продолжил: – Человек так устроен: если хорошо, то побольше. Ты не задерживай с донесением его величеству. Железо куй – пока горячо. Ну, ступай с богом, мне еще туземную делегацию принимать надо.

Воронцов посмотрел в спину удаляющемуся генералу Барятинскому и, вдруг, усмехнулся. На ум ему пришли его же собственные слова, которые он произнес только что в качестве шутки. «Теперь вставай с моего места, а то еще понравится кресло наместника…»

«…А что?.. Тоже князь… – подумал он. – И не известно усидел бы я в этом кресле, если бы великая княжна Ольга Николаевна вышла замуж за Барятинского…»

О влюбленности Ольги Николаевны в князя Барятинского, когда он еще служил в Петербурге, ходили легенды. Однако Николай I решил по-своему: выдал свою дочь Ольгу за наследника вертембергского престола, а князь Барятинский получил назначение на Кавказ под негласный надзор самого Воронцова. И, насколько было известно Воронцову, ни Барятинский, ни великая княжна Ольга Николаевна, не нашли свое счастье.

Став уже королевой, Ольга Николаевна так и не полюбила своего супруга, ибо король был падок на садомский грех. А князь Барятинский, женившись потом, так и не переставал любить Ольгу Николаевну…

Вспомнив сейчас об этом, Воронцов на какое-то время погрузился в невольное уныние. Что-то не то происходило вокруг…

«…Долго мы покоились в самодовольном упоении нашими прежними победами, славой и могуществом, – подумал он с тихой грустью. – И не увидели как Европа отвернулась от нас… и все потому, что мы сеяли добро силой… Но как поступить по-другому, ежели по Европе уже какой год летает дух бунтарства, непредсказуемого своеволия и революций?..»

Князь Воронцов был далек от мысли винить в случившемся государя Николая I. Он не просто уважал, он любил его.

Еще до восшествия на престол, Николай Павлович, будучи командиром гвардейской дивизии и исполняя обязанности инспектора по военно-инженерной части, успел много сделать для армии. Это при нем открылись военно-учебные заведения: ротные и батальонные школы, главное инженерное училище и высшая школа гвардейских подпрапорщиков.

В тоже время Воронцов не мог понять, как случилось, что войска по-прежнему были вооружены устаревшими ружьями и орудиями. Не хватало даже пороха, не то что снарядов…

И все победы добывались русским штыком, безудержной храбростью солдат и офицеров и их кровью.

Воронцов прошел в угол, где стояла на столике икона Божьей Матери в золотом обрамлении, подаренная ему на 70-летие офицерами Кавказского корпуса, с трудом опустился перед ней на колени и еле слышно прошептал.

– Святая Матерь-божья, дай мне силы с достоинством пройти до конца свой путь, не пасть духом и не убояться невзгод, кои еще предстоит пережить не мне одному, а всему русскому народу. И не взыщи строго с меня, твоего раба божьего, за то, что я проливаю людскую кровь не по своей воле, а во славу земли русской и ее веры вечной и нерушимой…

Императрица Александра Федоровна не на шутку встревожилась, когда к завтраку Николай Павлович вышел бледный и в подавленном настроении.

Александра Федоровна знала: расспрашивать сейчас о причине подавленного настроения не было смысла. Все равно не скажет. И оставлять супруга в таком состоянии она не могла.

– А можно я сегодня за вами, сударь, поухаживаю? – спросила Александра Федоровна и сама разлила чай по чашкам.

Николай Павлович улыбнулся одними губами.

– Что у нас прислуги не хватает? – Поинтересовался он.

– Хватает – ответила Александра Федоровна – Однако мне приятно поухаживать за вами, сударь. – И тут же продолжила. – На днях мне принесли шкатулку с письмами твоей покойной сестрицы. Письма как письма, а вот одно, адресованное Гримеру, меня просто поразило. Оно небольшое, и я его запомнила почти дословно: «…Сегодня в три часа утра мамаша родила большущего мальчика, которого назвали Николаем. Голос у него – бас, длиною он аршин без двух вершков, а руки немного меньше моих. В жизни моей впервые вижу такого рыцаря…» Это она о вас, сударь, писала.

Николай Павлович с усмешкой посмотрел на супругу, затем отхлебнул из чашки чай и только после этого произнес.