Николай Алексеев - Розы и тернии

В келью донесся глухой шум из города. Борис вздрогнул.

«Сейчас придут, надо приготовиться встретить будущих подданных. Последние часы я – боярин Годунов, сгинет он навеки, будет вместо него – царь Борис… Господи! Помоги, укрепи!..»

Борис Федорович осенил себя крестным знамением.

«Что это, точно щемит что-то мое сердце?.. В такой час! Я радоваться должен, радоваться… А на душе тоскливая смута! Али недоброе что чуется? Пустое! Это все колдун тот, Кузьмич, наделал… Господи, помоги мне, укрепи дух смятенный!..»

По мере того как светает, громче и громче становится гул народа. Луч зимнего солнца блеснул на маковках колоколен.

Чу! Прокатился удар в колокол и затих. Вот второй, третий, и вдруг зазвучали колокола всех московских церквей. Народ зашумел и разом смолк: шло духовенство со святыми иконами. Вот патриарх Иов и архиепископы несут благоговейно Донскую и Владимирскую иконы. Из попутных церквей выходят священнослужители и присоединяются к процессии. Развеваются хоругви, блестит парча облачений. За духовенством идут бояре, выборные от городов, а дальше толпа, необозримая толпа московского люда… Гул колоколов мешается с пением священных песен. Вот и Новодевичий монастырь. Зазвучали монастырские колокола, открылись ворота, выносят оттуда, встречь идущим, икону Смоленской Божией Матери. За иконою идет Борис Годунов. Он кажется изумленным, потрясенным.

– Владычица Пресвятая! – воскликнул он, упав перед Владимирскою иконой. – Защити меня покровом Своим! Отче! – обратился потом он к Иову. – Зачем зовешь меня на царство? Опостылели мне мир и суета его – хочу молитвы и от зол успокоения. Зачем не даешь свершить мне дело благое? Отче! Перед Богом ответишь за то!

– Иной жребий готовит тебе Господь… Дерзнешь ли противиться Его Святой Воле? – ответил Иов.

Вошли в монастырский собор. Началось служение литургии.

Церковь, монастырская ограда, все Девичье поле было сплошь покрыто народом. Андрей Подкинутый тоже находился среди народа и стоял вблизи паперти.

Он был задумчив, почти угрюм; за последнее время характер Андрея значительно ухудшился; молодой человек стал гораздо раздражительнее, чем прежде. Друзья заметили эту перемену, спрашивали его, что с ним, – приемный сын Шестуновых только угрюмо отмалчивался. Не мог же он сказать им, что все это происходит из-за странной перемены к нему Дуняши. Она сделалась холодно-горда с ним, неприступна. Не мог же он сказать друзьям, что тоска гложет его сердце, что об одном только он думает, как бы подарила бывшая подруга его ласковым взглядом.

И еще кое-что раздраженья прибавляет. Заметил он, что перемена эта свершилась после спасения двумя боярами молодыми боярышень от нападения волков. Почему? Заметил он и то, что Дуня либо бледнеет, либо вспыхивает, когда при ней назовут Павла Белого-Туренина.

Что-то вроде ревности начинало шевелиться в душе Андрея против этого боярина.

– Пропусти-ка, добрый человек! – послышался голос над ухом Андрея, и чья-то рука легла на его плечо.

Молодой человек быстро обернулся, посмотрел и вспыхнул: он узнал Павла Белого-Туренина.

Всякого другого Подкинутый пропустил бы беспрекословно, но в данном случае он поступил иначе.

– Ты чего же это толкаешься? Али я – холоп тебе? – с раздражением воскликнул он.

– Когда ж я тебя толкал? Пропустить прошу…

– Просят не так…

Павел, в свою очередь, рассердился.

– Ну, чего толковать! Буде! Пусти-ка! – сказал он.

– А! Вот как! Не пущу!..

Богатырь Белый-Туренин легким толчком заставил Андрея отшатнуться в сторону и вошел на паперть.

Андрей схватился за плечо, нывшее от толчка, и злобно посмотрел вслед Павлу. То легкое злобно-ревнивое «нечто», которое испытывал он недавно к Белому-Туренину, теперь превратилось в ненависть.

Только что окончилась литургия, из храма двинулся крестный ход к келье царицы Ирины-Александры. Патриарх умолял инокиню-царицу наречь царем Бориса. Годунов бил себя в грудь, отказывался. Ирина, в слезах, упала к нему на грудь.

– Брат! Прими царство!

И вдруг в это время весь народ в келье, в ограде, на Девичьем поле пал ниц, плача, умоляя Бориса Федоровича не отказываться от державы.

Старцы, и юноши, и дети, мужчины и женщины – все равно были взволнованы, потрясены. Андрей не был расположен, под влиянием своего приемного отца, видеть Годунова на престоле, но теперь, охваченный общим волнением, чувствовал, что слезы выступают у него на глазах, и он, стоя на коленях, бил себя в грудь и вопил, как все: