Николай Алексеев: Розы и тернии

© ЗАО «Мир Книги Ритейл», 2011

© ООО «РИЦ Литература», 2011

В ясный зимний день, в начале января 1598 года, по одной из московских улиц шел молодой боярин. Это был среднего роста плечистый молодец. От его краснощекого лица веяло здоровьем; серые большие глаза приветливо смотрели из-под темных бровей.

Мороз стоял крепкий. Но молодой боярин или был привычен к холоду, или слишком жарко вращалась кровь в его здоровом, молодом теле, только он не старался поплотней завернуться в свою шубу, подобно встречным прохожим, и даже расстегнул ее ворот. Невысокая шапка «мурманка» была несколько сдвинута на затылок, и свесившаяся с плоской тульи золотистая кисть касалась выбившейся пряди темно-русых волос. Судя по пришитой к боку шапки петле, в середине которой горел кровавым светом крупный рубин, по богатству шубы, молодой боярин должен был обладать не малым достатком. Так и было на деле: отец его, князь Фома Фомич Щербинин, славился в Москве своим богатством и, в ровной мере, скупостью. Правда, себе старый князь не отказывал ни в чем – его дом был лучшим в городе после дома правителя Бориса Федоровича Годунова, в конюшне стояли прекрасные кони, но никто никогда не слышал, чтобы Щербинин помог кому-нибудь, и в годину народных бедствий – голода, мора – только он один оставался глух к стонам бедняков. Сын его, Алексей Фомич, был не таков – он был добр и отзывчив на просьбу о помощи.

Молодой боярин шел не спеша.

– Алеша! – долетел до него окрик.

Алексей Фомич быстро обернулся:

– А! Павел!

– Ты куда это пешью бредешь?

– Да я к тебе зайти посидеть думал.

– А я от тебя… Сказали мне, что тебя нет, что недавно ушел ты только, пустился я вдогонку, – говорил Павел, высокий, богатырски сложенный мужчина.

Он одет был много беднее своего приятеля, но зато был гораздо красивее его лицом. Белокурая густая борода лопатой падала на широкую грудь, из-под шапки выбивались кольца непокорных вьющихся волос, синие глаза казались глубокими, как море, и от взгляда их должны были трепетно забиться сердца многих красоток.

– Али дело есть? – спросил Алексей, остановясь с приятелем на краю дороги.

– Есть. Тебе сегодня в Москве делать нечего?

– Совсем нечего, инда скучища берет!

– Поедем-ка мы медведя травить.

– А разве выследил?

– Намедни холоп мне сказывал, что в леску, верст десятка за два от города, заприметил берлогу.

– Что ж, я рад. Вишь, погодка-то какая благодать!

– Мы на рогатину его возьмем, коли не больно матерый… Прихватим с собой и ручницы.

– В санях поедем или верхами?

– В санях удобней…

– Ну, ин, ладно! Так я пойду снаряжаться. Велю тройку запрячь самых что ни на есть горячих коней… Пойдем со мной, что ли?

– Нет, и мне надо собраться. Я живой рукой прибегу к тебе.

– Так прощай пока.

Приятели разошлись.

– Слышь, Алеша! – окликнул Павел приятеля.

– Что? – обернулся тот.

– Холопей, слышь, не бери! Куда их? Только коням тяжелее.

– Ладно, – ответил князь Щербинин, и друзья зашагали каждый в свою сторону.

Немного времени спустя после этого разговора по московским улицам лихо неслась тройка коней, запряженных в широкие пестро раскрашенные сани, в которых сидел, правя конями, молодой князь Алексей Фомич и рядом с ним его приятель Павел, полное имя которого было Павел Степанович Белый-Туренин.

Промелькнули перед ними палаты бояр, окруженные дворами, садами с неподвижными заиндевелыми великанами-деревьями, облитыми косыми лучами зимнего солнца, промчались они мимо нескольких церквей, миновали пригород с его покосившимися лачужками и выехали в поле.

Белоснежною скатертью раскинулась покрытая снегом равнина. Кони наддали сами собой. Шумный город быстро уходил вдаль. Тихо. Только кони фыркают да снег скрипит под полозьями.

– Эх, любо! – воскликнул Павел Степанович и, взяв из рук товарища вожжи, привстал и гикнул.

Коренник вытянулся и подбавил рыси, пристяжные фыркнули, согнули шеи и понеслись галопом.

Дух захватывало от скорой езды.

А Белый-Туренин по-прежнему стоял в санях, гикал и размахивал концами вожжей. Его синие глаза засветились огоньками, на бледном лице заиграл румянец; бесшабашною удалью веяло в это время от его лица; не было, кажется, на белом свете такой преграды, которая могла бы остановить его: стародавний русский богатырь проснулся в мирном боярине конца XVI века, тот богатырь, который с равной охотой и осушал одним духом полуведерную чару зелена вина, и шел один на один против косолапого, косматого и далеко не любезного мишки.