Евгений Салиас де Турнемир - Петербургское действо. Том 1

– Так. Истинно! – должен был отвечать собеседник.

– Ну-с, а позвольте же теперь вам напомнить, что так как сей вышереченный Хам был по отцу благородного происхождения, то почему детям его в сем благородстве отказано? Ведь Хамовы-то дети те же внуки и правнуки вельможи. Вот и развяжите это!

К этому Квасов в минуты откровенности прибавлял:

– Эка невидаль, что в баре я попал. Мне за оное гренадерское действо князем мало быть! Ведь я головой-то был, а мои товарищи хвостом были.

Действительно, когда царевна Елизавета Петровна приехала и вошла в казармы в сопровождении Лестока и сказала несколько известных в истории слов, то бывший за капрала Аким Квасов первый шагнул вперед и молвил:

– Куда изволишь, родная, туда за тебя и пойдем, чего тут калякать да время терять. Эй, ребята! Ну! Чего глаза выпучили? Разбирай ружья… Ну-тко куда, родимая, прикажешь идти?..

Выслушав объяснения и приказания Лестока, которого, конечно, не раз видал Квасов и прежде, дельный и удалый воин, неизвестно как, почти самовольно, принял начальство над полсотней товарищей и первый шагнул из казарм, весело приговаривая:

– А ну-кася, братцы. Посмотрим, немцу калачика загнуть – что будет?..

– Будет заутрова по ведру на брата! – бодро и весело воскликнул в ответ один гренадер.

Квасов был тоже один из первых, вошедших во дворец правительницы… вслед за Елизаветой. Действуя в эту незапамятную ночь, Квасов почти не помышлял о важности своей роли и своих действий. Только после, много времени спустя, когда он уже был дворянин и офицер лейб-кампании, он отчасти уразумел значение своего подвига двадцать пятого ноября. Выучившись самоучкой читать и писать, он постепенно заметно развился, бросил прежнюю страсть к вину и стал ничем не хуже старых столбовых дворян. В это время, то есть лет десять спустя после переворота 1741 года, кто-то, конечно недобрый человек, разъяснил ему, что его заслуги недостаточно вознаграждены государыней. Квасов поверил и стал немного сумрачен. В это же время, будто срывая досаду, приобрел он привычку выговаривать всем то, что думал, все, что было у него на уме насчет каждого. Скоро к этому привыкли и только избегали попасть к Квасову на отповедь. Скрытое и никому не ведомое чувство часто говорило в Квасове: «Ты правительницу-то, тетку Лепольдовну, из дворца тащил и царевне престол, выходит, доставил. Коли Квасов не граф Квасов – так потому, что не озорник, не лез в глаза, да и хохлы Разумовские затеснили».

Действительно, у честного и доброго Акима Акимыча был конек, или, как говорилось, захлестка в голове. Он был глубоко убежден, что государыня Елизавета Петровна его особенно заметила во время действа и своего восшествия на престол и хотела сделать его генералом и сенатором, приблизить к себе не хуже Алексея Разумовского, но враги всячески оболгали его и затерли, чтобы скрыть и оттеснить от государыни.

Теперь холостяку было за пятьдесят лет. Как человек, он был добр, мягок, сердечен, но все это пряталось за грубоватостью его. Будучи уже дворянином, Квасов выписал к себе с родины брата, определил в полк, вывел тоже в офицеры и женил. Но вскоре брат этот умер. Как офицер и начальник, Аким Акимыч был «наш леший». Так прозвали его солдаты гренадерской роты.

– Солдат – мужик, а мужик – свинья, стало быть, и солдат-свинья! – рассуждал Квасов, дойдя до этого собственным размышлением. – Из ихнего брата надо все страхом доставать или выколачивать. Молитву Господу Богу и ту из него дьяволов страх вытягивает. Кабы Сатаны на свете не было, народ бы Богу не молился. Да и на свете известно, все от битья начало свое имеет. И хлеб бьют! А привези его с поля да не бей! Голодом насидишься. И опять в истории доказано, что и первый человек Адам был бит. Когда он согрешил, то ангел Господень явился к нему, захватимши с собой меч огневидный, и погнал его с Евой вон. И надо полагать, что путем-дорогою он их важно пробрал. А то чего ж было и меч оный с собой брать.

А между тем у этого «нашего лешего» было золотое сердце, которое он сдерживал, как неприличный, по его мнению, атрибут солдата, и только изредка оно заявляло себя. Родственника своего единственного в мире, юношу Шепелева, Квасов полюбил сразу и начал уже обожать.

Когда Шепелев вошел в свою горницу, то услыхал рядом кашель проснувшегося и уже вставшего дяди. В щель его двери проникал свет.

Через минуту Аким Акимыч вышел из своей горницы в коротком нагольном полушубке и в высоких сапогах. Он всегда спал одетый, а белье менял только по субботам, после бани. Спал же всегда на деревянной лавке, подложив под голову что придется. Он объяснял это так: