Евгений Салиас де Турнемир - Петербургское действо. Том 1

Кум Вахромей все слушал и молчал да все мотал головой.

– Да и не сам, значит… Кабы сам вздел, так за мной бы пилить не послали тады! – объяснил заключительно слесарь.

– Д-да! – заговорил наконец Вахромей. – А я так полагаю, что сам. Что мудреного? Ведь немцы. Надеть-то – надел, ради озорства, а снять-то и не может. Д-да! И опять тоже… На-а-ро-дец?! Нет, наш брат православный коли бы уж вздел, так и снял бы сам. Да! А этот, вишь, колено-то показывать взялся, да и недоделал.

– Сплоховал, значит… – рассмеялся слесарь.

– Сплоховал. Сплоховал! – жалостливым голосом шутил Вахромей.

– В другой раз уж показывать не станет.

– Ни-ни… Озолоти – не станет! Ученый теперь…

Бывший сдаточный солдат за «буянские» речи, а ныне капитан-поручик Аким Квасов стал за двадцать лет службы офицером в лейб-кампании поумнее и поважнее многих родовитых гвардейцев. Сверх того десять лет службы простым солдатом при Анне Иоанновне и Бироне тоже не пропали даром и научили многому от природы умного парня.

Около тридцати лет тому назад бойкий и речистый малый Акимка, или Акишка, позволил себе болтать на селе, что в господском состоянии и в крестьянском все те же люди рождаются на свет. Акишка ссылался на то, что, таская воду по наряду в барскую баню, видел ненароком в щелку и барина и барыню – как их мать родила. Все то же тело человечье! Только будто малость побелее да поглаже, особливо у барыньки.

А через месяца два парень Аким, собиравшийся было жениться, был за эти «буянские» речи уже рядовым в Пандурском полку. Артикулу он обучился быстро, но язык за зубами держать не выучился! Однако смелая речь, однажды его погубившая, во второй раз вывезла. Ответил он умно молодому царю Петру II и был переведен в преображенцы. При Анне Иоанновне попал он и в Питер… В конце царствования ее снова за «воровскую» речь попал, по доносу «языка», в допрос и в дыбки, однако был прощен и вернулся в полк – ученым! И стал уже держать свой ретивый язык за зубами.

Но этот случай сделал его заклятым врагом немцев и приготовил усердного слугу «дщери Петровой» в ночь переворота. А за долгое царствование ее офицер лейб-кампании Квасов поедом ел немцев. Тотчас по воцарении Петра Федоровича лейб-кампания была уничтожена, офицеры расписаны в другие полки, и при этом капитан-поручика Квасова, как одного из лучших служак, лично известного государю, когда еще он был великим князем, перевели тотчас в любимый государев полк – кирасирский.

Квасов поездил с неделю верхом и слег в постель… Затем подал просьбу, где изъяснялся так: «Каласером быть не могу, ибо всю кожу снутря себе ободрал на коне. Посему бью челом, кому след, или по новой вольности дворянской дайте абшид, или дозвольте служить на своих двух ногах, кои сызмальства мне очень хорошо известны и никогда меня обземь неприличным офицерскому званию образом не сшибали, и на оных двух ногах я вернее услужу государю и отечеству, чем на четырех, да чужих ногах, в кои я веры ни самомалейшей не имею. И как еду я на оных-то, непрестанно в чаянии того обретаюсь – быть мне вот на полу».

Вследствие этой просьбы, над которой государь немало потешался, Квасов был переведен в преображенцы. И каждый раз теперь, что государь видал его на смотрах и ученьях, то спрашивал шутя:

– Ну что, теперь не чаешь быть на полу?

– Зачем, ваше величество? Моя пара своих природных сивок пятьдесят лет служит, да еще не кормя! – отвечал однажды Квасов довольно развязно.

– Как не кормя? Сам же ты ешь? – рассмеялся Петр.

– Так я ем не для ног. А коли они чем и пользуются – так бог с ними! – шутил Квасов.

Теперь в пехотном строю Квасов избегал всячески попасть на лошадь. Зато был он и ходок первой руки, и ему случалось ходить в Тосну пешком, где жила одна его приятельница, простая баба.

Аким Акимыч Квасов был известен не одному государю, а чуть не всей столице отчасти своей грубоватой прямотой речи, переходившей иногда чрез границы приличий, а отчасти и своим диковинным нравом.

О себе Квасов с самых дней переворота был уже высокого мнения, но не потому, что попал из сдаточных в дворяне. Насчет дворянства у Акима Акимыча так и осталось убеждение, вынесенное из барской бани.

– Вот и я важная птица ныне, – говорил он. – А нешто я вылинял, перо-то все то же, что у Акишки на селе было, когда сдали! – И Аким Акимыч прибавлял шутя: – Мне сказывал один книжный человек, когда я был походом под Новгородом, что Адам с Евой не были столбовыми дворянами, а оное так же, как вот и мною, службой приобретено было уже Ноем. Сей Ной именовался патриархом, что значило в те поры не то, что в наши времена, а значило оно вельможа иль сановитый муж. Ну-с, а холопы иль хамы пошли, стало быть, от Ноева сына Хама. Так ли-с?