Всеволод Соловьев - Две жертвы

Но подсыпал или не подсыпал, были ли эти рассуждения просто клеветою, на которую так падки языки людские, или граф Михаил Петрович, действительно, оказывался причем нибудь в смерти жены, — она умерла, и соседи-помещики получили приглашение на ее похороны.

Похороны графини Девиер были обставлены такою пышностью, какую еще никто и никогда не видал в тех местах. Сам граф казался опечаленным, вел себя с большим достоинством и не замечал или делал вид, что не замечает шепота, косых взглядов, перемигиваний. Слышали даже, как он просто и естественно жаловался, что вот, мол, в таких молодых летах остался без хозяйки и подруги с двумя младенцами-сиротами.

Кинулись соседи, а главным образом, соседки, взглянуть на покойницу.

— Какова-то она, сердечная, давно, ведь, никто не видал ее — чай и не узнаешь!..

Но и теперь не пришлось увидеть. Близкие к графу люди толковали, что ему все не верилось, точно ли умерла она, не обморок ли с нею такой долгий приключился, все ждал он: быть может, очнется и встанет, примеры тому не раз бывали.

— И точно, — рассказывали эти люди, неведомо откуда взявшиеся, никому из соседей неизвестные, — четыре дня лежала в гробу графиня, будто уснувшая, ничуть не изменилась, а на пятое утро за ночь почернела вся, распухла и дух от нее такой пошел, что вынести было невозможно, так вот и пришлось заколотить крышку гроба…

Многие качали головами, подозрительно переглядывались, и решились исследовать поближе справедливость рассказа. Но под конец все же приходилось поневоле допустить возможность сообщенного, тем более, что крышка гроба была не совсем плотно заколочена и из маленькой щели на несколько шагов кругом ощущался сильный запах разложения. Однако, некоторые все же никак не могли успокоиться, шептали:

— Может, изуродована вся, бедная, так что и лика человеческого на ней нету, вот и заколотили крышку. А что попортилась, так тут нет ничего мудреного: нарочно, видно, пять день продержали!..

Но духовенство не возвышало голоса; все было соблюдено, как следует, придраться ни к чему нельзя было и пришлось помалкивать… Похоронили молодую графиню, посудили, порядили и каждый занялся своими делами.

Девиер скоро уехал к брату, прожил у него несколько месяцев, потом возвратился ненадолго в Высокое, потом опять уехал. Куда он ездил, что делал — никому не было известно. Двое маленьких его сыновей вырастали за крепкими стенами, под надзором целого штата нянек. Из посторонних никто к ним не допускался.

Уже больше году прошло со смерти графини. Молодой двадцатишестилетний вдовец в одну из своих поездок, цель которых для всех по-прежнему оставалась тайной, очутился в Полтаве. Он был страстный любитель лошадей. В Полтаве ему очень приглянулись два кровных жеребца, принадлежавших Григорию Ивановичу Горленке, Прилуцкого полка подкоморному.

Горленко был человек богатый, родовитый малоросс, имевший прекрасные поместья в Полтавской губернии и временно проживавший тогда с семьею своей в Полтаве. Заслал к нему Девиер узнать, не продаст ли он ему жеребцов. Горленко объявил, что жеребцы непродажные. Но у графа Михаила коли загорится что, он уж не отстанет. Отправился он сам к Григорию Ивановичу со всякими любезностями, обворожил его совсем, уговорил продать коней, и таким образом завязалось знакомство.

У Горленки оказалась семнадцатилетняя дочка, Анна Григорьевна, писаная красавица. Сразу она приглянулась молодому вдовцу. Только о ней он и думал после первого свидания. И зачастил он к Горленкам. Анна Григорьевна была совсем еще ребенок, выросла в деревне, людей не видала, распевала как пташка вольная, выдумывала себе детские игры и забавы, и не ведала, не примечала, что расцвела красота ее девичья, не задумывалась еще о своем суженом, о своей женской доле. Граф Девиер был первый мужчина, привлекший к себе ее внимание. Недели в две он сумел очаровать ее родителей, от которых, конечно, не могло ускользнуть впечатление, произведенное на него их дочерью.

— Вот так жених, — думали и толковали между собою старые Горленки, — лучше нам не сыскать для нашей Ганнуси. Одно не ладно, что вдовец он и двое детей у него, а Ганнуся еще и сама дитя неразумное!.. Ну, да уж знать такова воля Божья, — от судьбы своей не уйдешь… Посмотрим, поглядим, там видно будет. А не принимать такого важного человека нельзя. Нельзя ему не показывать внимания. Да и хлопец он куда какой хороший!..

Замечали старые Горленки, что с появлением Девиера и Ганнуся их словно другая стала, на себя непохожа. То задумчива, молчалива, слова от нее не добиться, то вдруг радость ее такая охватит, поет, смеется, до слез смеется! И румянец рдеет, разгорается на щеках ее, и глаза сверкают…