Всеволод Соловьев - Две жертвы

— Есть, Петровна, есть! — прошептала она, и почувствовала, что, точно, хватит у нее сил молчать до времени, не пикнуть, глазом не моргнуть, хоть бы ад сам вдруг разверзся перед нею.

Она схватила Петровну за руку и повлекла ее за собой в сторону от большой аллеи, по узкой дорожке. Вот перед ними в темноте густых кустов деревянная скамейка; графиня опустилась на эту скамейку, усадила рядом с собою старуху и, все не выпуская руки ее, глухим голосом шепнула ей:

— Говори, здесь никто не услышит нас.

— Ох, матушка! ох, сударыня! — начала старуха. — Много греха, много окаянства, как еще гром небесный не разразился, как молния Божья не убила злодея!.. Жаль мне тебя, голубушка; долго молчала, а вот и не могу, будто велит кто все тебе поведать… Страшно оно, да крепись, Бог не без милости. Слушай, бесталанная, граф-то твой… любишь ты его, знаю, что любишь, а он тебя обманывает… Он злой человек, страшный человек, всю жизнь недобрыми делами, разбоем да душегубством занимается. Кони-то, — те, что в Дону купались, — ворованные кони, их то и дело ночною порой его разбойники пригоняют, выдержат в подземелье, потом тихомолком лесом угоняют подальше да и продадут на стороне… Я-то все знаю, все выведала, про все их разбои слыхала… Не одних коней крадут, — по дорогам грабят казну чужую, вещи дорогия с собою привозят…

Ганнуся сжала голову руками.

«Так вот его дела!.. Вот куда он уезжает!.. Боже мой, его и теперь нет дома… он и теперь, может быть, где нибудь на дороге грабить… Разбойник… он разбойник!..»

— Где он теперь… где?! — бессознательно проговорила она. «Да нет, не может того быть, — выдумала все злая старуха!..»

— Не верю я тебе, не верю, — вдруг крикнула Ганнуся, отстраняясь от Петровны, и потом кинулась опять к ней, схватила ее за старые, костлявые плечи и стала трясти изо всей силы. — Не верю, говори сейчас, что ты меня обманула… что налгала, что все сама выдумала!.. Разве он может быть разбойником? Зачем ему быть разбойником — он граф, он богат…

Но, в то же время, сердце ее чуяло, что тут нет обмана, что старуха говорит правду. Она выпустила ее плечи, бессознательно упала на скамейку и залилась слезами.

— Солгала я!.. ох, кабы солгала! — проговорила Петровна, оправляясь после неожиданного порыва Ганнуси. — Сама увидишь, каков он. Ты думаешь, он нынче-то уехал и далеко где-нибудь теперь?!.. Ан нет — недалече. Хочешь, я тебе покажу его…

— Веди же, веди скорее!!

— Ладно, сударыня, только сдержись, не крикни, не то все пропало, даром только и себя и меня загубишь, а пути из того никакого не выйдет… на другое надо тебе поберечь себя…

— Петровна, я, ведь, сказала уже, что силы у меня хватитъ… Веди ради Бога… Только дай я оправлюсь…

Она замолчала и сидела несколько мгновений неподвижная. Она уже не плакала, сердце у нее как будто застыло. Она так давно ждала чего-нибудь ужасного, ждала разъяснения томившей ее тайны. Вот разъяснение явилось — и поразило ее, как будто она никогда не ждала ничего, как будто, чего она ждала, не должно было относиться к нему, ее мужу.

И вспомнилось ей вдруг первое время их знакомства, тот страх, который она испытывала к этому человеку. Не напрасен был тот страх: сердце правду чуяло, чуяло свою горькую долю.

Но куда же зовет ее старуха, что она ей покажет?! Она собрала все свои силы, поднялась совсем даже спокойная с виду и проговорила:

— Куда идти? веди меня, веди скорее… ты видишь, я спокойна!

Петровна пошла перед нею, направляясь в глубину парка. Через несколько минут они дошли до каменной ограды.

— Куда же теперь? — в изумлении спросила Ганнуся. — Здесь нет прохода!

— Есть проход, — шепнула старуха, — только ты, сударыня, тут никогда не бывала.

Она раздвинула руками густые ветки, и они стали пробираться вдоль ограды.

По временам старуха останавливалась, прислушивалась и пробиралась дальше. Ганнуся шла по пятам за нею. Вдруг старуха остановилась.

— Здесь, — сказала она, — вот дверца! Видишь ты… ее и не видно и всегда была заперта, а нынче и запереть позабыли, третью ночь стоит отпертая… я уж выследила…

И, говоря это, старуха дернула своими дрожащими руками за маленькую скобку. Открылась узенькая, закрашенная под камень дверца. Старушка прошла в нее. Ганнуся последовала за нею. Она уже не задавала себе никаких вопросов. Она ни о чем не думала, ничего не чувствовала. Все в ней как-будто остановилось. Теперь единственное старание ее было идти как можно осторожнее, как можно меньше шуметь; она вся превратилась в слух и зрение.