Александр Идоленков - Подвиг бессмертия. Книга первая. Откровение

– Давай выпьем, Стёпа, на брудершафт! – торжественно предложила Софья Германовна, поднимая в своей маленькой ручке широкий бокал с наливкой.

– А что это такое, это как? – смущаясь, спросил Степан. – Софья Германовна, я хочу вам признаться, что встреча с вами – это для меня подарок, я даже не знаю, Бога или судьбы? Кто я и кто вы. Это как небо и земля, две противоположные планиды, так что вам придётся меня учить всему. Я буду благодарным учеником. Если, конечно, в этом есть смысл.

Эта пылкая речь Степана заставила Софью Германовну ещё раз переосмыслить своё отношение к нему, лишний раз подумать и не выказывать своё превосходство перед ним. Она поняла, сколь глубоко он чувствителен и как горько ему будет, когда он поймёт, что использован он был ради капризов скучающей дамы, поэтому она захотела быть предельно откровенной и честной с ним до конца.

– Дорогой Стёпушка, ты прав, у нас с тобой разница и возрастная, и социальная. Ты и я осознаем, какую цель преследуем и какие могут быть последствия – глубокие неизлечимые раны на сердце. Мы также осознаём, что люди мы с тобой взрослые и можем отвечать за свои поступки в полной мере. Только свобода произвольного выбора случайно свела нас. Я уже тебе говорила, что женщина я свободная и могу позволить себе скрасить свою одинокую и скучную жизнь. Замуж я выходить не собираюсь ни за кого. Ты парень молодой, свободный, тоже имеешь право на вольные ходы, не ущемляя чьих-либо интересов. Теперь, брудершафт в переводе с немецкого языка это братство. Пить вино в знак установления тесной дружбы и приятельского перехода на «ты». С бокалами вина перекрещивают руки и выпивают, а потом целуются. Так что, Стёпушка, целуемся или расходимся?

– Софья Германовна… – только и смог сказать растроганный Степан. Они выпили, поцелуй получился затяжной. Стёпка перестарался. Он привлёк её к себе с такой силой, что чуть не удушил в железных тисках своих рук, помнящих тяжёлые мешки с грузами.

– Стёпушка, голубчик, функционируй нежнее, – с любовью журила София, болезненно массажируя помятую грудь.

Степан предчувствовал близость этого неведомого ему волшебного таинства. Ему уже нравилась эта новая для него жизнь, подобная игре. Он заметно нервничал. А она, почувствовав его состояние, предупредила, понимая его волнение и опыт:

– Степунчик, ты не торопись. Любовь не терпит суеты.

Каким-то звериным чутьём, заложенным на генном уровне, он обонял перед собой хорошенькую самку, в нём возбудились дикие необузданные страсти. Неподвластное желание овладеть ею лишило его разума. Он, как дикий зверь, набросился на неё, почуяв поверженную жертву. Она ловко вывернулась из объятий, оттолкнула его и решительно пресекла это, и, упёршись ладонями рук в его грудь, ласковым голосом стала втолковывать ему азы любви:

– Стёпа, живя в деревне, ты, наверно, не раз видел игры животных перед спариванием. Они ведь не бросаются друг на друга, хотя и неразумные твари, – нежно обхаживают, получают согласие, привыкают друг к другу. Сначала учатся любить. А мы, люди, бросаемся хуже зверей. Кроме ненависти, ничего не получишь!

Она сняла с него одежду и разделась сама, потом стали нежно ласкать друг друга. Стёпке эти нежности были ни к чему. Он перенапрягся и еле сдерживался, чтобы не порвать её на части. Однако, страх тормозил страсть, и он делался покорным и послушным, с большим трудом убивая в себя звериную натуру.

В формах тела выглядела она эффектно. Степану до этого не приходилось созерцать обнажённое женское тело. Всем хорошо известен постулат – всё познаётся в сравнении. Его лишь только мысленные, далёкие от истины представления теперь подтверждались и, совершенствуясь, усваивались.

Свет не включали. Сполохи от горящих дров в камине создавали впечатление древнего грота; она лежала на шкуре медведя перед камином, как жрица любви. Её тело переливалось затейливыми золотыми огнями и бликами от кострища горящих поленьев. Софи наслаждалась, любуясь великолепием своего прекрасного тела, как бы предлагала товар покупателю, чтобы безоговорочно сразить его наповал той ценой, которую ему выставят.

Её роскошные полные груди с торчащими сосками, эта живая плоть, лишали разума Степана; они тянули клещами его за жилы. Свою неопытность, наивность и страх, что это всё вдруг превратится в мираж, он старался скрыть своими неумелыми движениями, имитируя страсть и нежность.

Он утопил своё лицо ей в грудь, стал с неистовой жадностью целовать эти вскармливающие детей, но не использованные ни разу до сих пор по назначению озорные соски её сводящих с ума грудей по очереди, всасывая в рот, как ребёнок. Её чувственность проявлялась с возрастающей силой и выплеснулась лавиной ласкательных движений руками и всем телом.