Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга третья. Том первый

Женщина закружилась, белоснежный шелк ее хитона взмыл вверх. Прожекторы заметались по сцене, потолок раздвинулся:

– Молодец, Петька, – он уловил движение губ отца, – такого в музеях еще никто не делал…, – стеклянный верх галереи затемнялся для театральных представлений:

– Хана тоже удивилась, – Петя улыбнулся, – вернее, похвалила меня…, – сцена скрылась в вихре метели.

Лучи света скрестились на «Белом триптихе» Роберта Раушенберга, последней покупке отца для нового музея. Зал взорвался в аплодисментах. Петя стиснул захолодевшие руки:

– И опять кольнут доныне не отпущенной виной…, – вспомнил он, – любую вину можно искупить, иначе что мы за христиане…, – Петя наклонился к отцу:

– Папа, мне надо с тобой поговорить, прямо сегодня.

«Столичную» Федор Петрович Воронцов-Вельяминов привозил из Сан-Франциско. В Сиэтле продавался американский Smirnoff, однако отец ни в грош не ставил местную водку:

– Ты, Петька, над Россией только пролетел, – вздыхал он, – на Алеутских островах или в Москве вас водкой не поили, – прозрачная струйка полилась в холодный стакан, – здесь и вода другая, и зерно не такое, как дома…

Они распахнули окно вагончика в соленую тихоокеанскую полночь. Хана уехала на городскую виллу на заказанном Петей лимузине:

– Вам надо поговорить с дядей Теодором, – кузина пожала его пальцы, – я по вашим глазам все вижу. Не беспокойтесь обо мне, я большая девочка, – она коротко улыбнулась, – завтра шофер доставит меня в аэропорт. Спасибо, что дали мне возможность выступить…, – она кивнула на заваленное букетами сиденье машины. Петя склонился над ее рукой:

– Это была огромная честь, – сказал он, – и мы ждем вас на открытие всего музея, кузина. Потом мы построим концертный зал…, – Хана рассмеялась:

– В котором я непременно спою. Передайте Бебичке подарок, – она порылась в большой сумке черной замши, – живой крабик от нас убежал, но этот крабик приехал к ней из Парижа…, – брошка яркой эмали несла на себе штамп Hermes:

– Бебичка обрадуется, – Петя курил, пристроившись на окошке вагончика, – но еще больше она обрадуется матери…, – он совершенно не знал, как начать разговор.

Отец с аппетитом хрустел соленым огурцом из польской лавки. Вагончик оборудовали хорошим рефрижератором и удобной, как выражался Федор Петрович, спаленкой. В рабочей части стояли длинный, заваленный чертежами стол, Петин кульман и аккуратно сделанная модель будущего квартала искусств, как его звали на стройке:

– Ты молодец, – он очнулся от смешливого голоса отца, – творчески интерпретировал мое здание на озере Мьесен и мой комплекс, выстроенный в Герцлии…

Петя немного покраснел. К пробковой доске на стене вагончика он прикалывал вырезанные из архитектурных журналов фотографии, иллюстрации и даже сухие листья. Налив себе колы со льдом, Федор Петрович поднялся:

– Но крыша у тебя другая, – одобрительно сказал отец, – вроде дубового листа…, – рядом с рыжим листом виднелась фотография Бебички, – с самолета здание смотрится очень красиво, – он подмигнул сыну, – не зря мы с тобой сделали круг почета над стройкой…

Федор Петрович в почти семьдесят лет не собирался покидать штурвала легкой машины. Он искоса взглянул на сына:

– Петька всегда такой, – пришло ему в голову, – у него на лице написано, что он хочет в чем-то признаться, но ему требуется время, чтобы собрать нужные слова. Этим он меня напоминает, Анна не ходит вокруг до около…

Вспомнив, как жена кричала на него на кухоньке парижской квартиры, Федор Петрович покрутил немного поседевшей головой. Анна считала, что сын встретил девушку:

– Она права, – решил Федор Петрович, – у него глаза туманные, как у меня были в Берлине сорок лет назад…, – подумав о Берлине, он вспомнил о дочери. Марта почти не упоминала о пропавшем Максиме:

– Она не знает, и что случилось с Питером, – Федор Петрович сжал руку в кулак, – не говоря о Маше и Феденьке. Как бы им с Волком не пришлось лететь в СССР на поиски семьи…

Федор Петрович, правда, думал, что девушку сыну встретить негде:

– На стройке женщин нет, – хмыкнул он, – или это кто-то из Беркли? Может быть, его соученица, или…, – он добродушно сказал:

– Пей, Петр Федорович, а то водка греется, – соскочив с подоконника, сын взял стакан, – икру бери или копченого лосося…, – Федор Петрович поджарил на маленькой кухоньке ржаной немецкий хлеб:

– Анна хороший хлеб печет, – он вспомнил темную корочку бородинских буханок в московских булочных, – но это как с водкой, все равно не то…, – звякнул хрусталь.