Леонид Шувалов - Суд праведный

– Старик Кунгуров, – наконец отозвалась Татьяна и крикнула, хватая за руку рванувшегося к дверям Петра: – Не ходи!

– Куда собрался? – хмуро спросил вошедший в избу Анисим и с силой толкнул сына на скамью. – Сядь!

Пётр попытался встать, но тяжелая отцовская рука придавила его к скамье. Татьяна кинулась к отцу, но тот мрачно бросил в ее сторону:

– Отойдь! – и с силой хлестнул ее по заплаканной щеке.

Тишина в доме Кунгуровых, нарушаемая лишь посапыванием ребятишек да заливистым храпом старшего, Андрея, вернувшегося с гулянки и прямо в полушубке завалившегося на полу у печи, внезапно была разрушена отчаянным стуком в ворота. Евдокия Евлампиевна, не выходя из-за стола, дожидавшаяся мужа, испуганно вскинулась. А в ворота грянули еще сильнее.

– Андрюха, стучит ктой-то! – встряхнула Евдокия Евлампиевна старшего сына. – Слышь! Не беда ль какая?

Сын тяжело заворочался, буркнул что-то неразборчивое, снова натянул полушубок на голову и затих. Но в ворота продолжали тарабанить, и Евдокия Евлампиевна, ощутив щемящую тревогу, заранее уже готовая залиться слезами, заполошно накинула платок. Сунув ноги в пимы, боясь всего, что может случиться, кинулась во двор.

Небо бледнело, звезды, еще час назад казавшиеся вечными и яркими, постепенно истаивали. Предрассветные сумерки, серые и морозные, дыша колючим февральским туманцем, обволакивали Сотниково.

– Кого там несет?! Чё ворота ломаете? – дрожащим голосом крикнула с крыльца Евдокия Евлампиевна.

– Да энто я, Пров Савелыч! – зычно отозвался из-за ворот сельский староста Мануйлов. – Отворяй! Дело!

Кунгурова кинулась к калитке. По голосу старосты догадалась, непоправимое случилось. Но что? Что? Невольно встали в памяти дикие глаза переселенца Анисима Белова, совсем недавно врывавшегося в их дом. Еще не открыв калитку и не спросив ни о чем, старуха зашлась в истошном вопле. Вылетевший на крыльцо Андрей очумело уставился на голосящую мать и старосту, который, сняв шапку и опустив глаза, молча переминался рядом.

– Чё такое?!

Староста Мануйлов нахмурил кустистые брови и, несколько раз кашлянув, выдавил из себя слова:

– Беда, значится, у вас… Василий Христофорович, значится, представился… Теперя ты, Андрюха, хозяин…

– И-и-и-и! – пронзительно взвыла притихшая было старуха.

И крик ее заметался по переулку, рванулся к реке и стих где-то далеко-далеко, у синей стены Инюшинского бора.

Андрей, тупо глядя на валяющегося неподалеку мертвого пса, медленно опустился на ступеньку. Он никогда не испытывал любви к своему суровому и часто несправедливо жестокому отцу, но известие о его смерти глухим толчком придавило сердце, на душе сразу стало муторно и пусто. Лишь где-то в глубине, почти неосознанно, шевельнулась кощунственная радость. Теперь никто не будет зудеть о том, что ради умножения семейного капитала он, Андрюха, непременно должен жениться на дочери кабатчика, мордастой Феньке; никто не будет кричать, что нечего и думать засылать сватов к голи переселенческой – Беловым.

– Я ужо за урядником послал, – отведя глаза, хмуро проронил Мануйлов.

Андрей непонимающе повернулся к нему. Староста кашлянул, пояснил осторожно:

– Убитый он… Василий Христофорович-то… Висок прошиблен…

Андрей по-прежнему не мог ничего сообразить, лишь в мозгу глухо отдавалось: «Убитый он… убитый он…»

Оборвав вой, словно поперхнувшись им, Евдокия Евлампиевна бросилась к сыну и с искаженным лицом принялась трясти его за грудки:

– Говорила тебе, ищи отца, ищи отца! Говорила!

Отпрянув и схватив мать за руки, Андрей ошеломленно, осевшим голосом, проговорил:

– Мамаша, мамаша… Побойтесь Бога! Я-то в чем виновный? Выпимши я был… Не помню ничего…

Мать сжала губы, замерла, потом, с силой оттолкнув Андрея, метнулась к стоящему у калитки старосте, зачастила:

– Анисим это его! Белов это его! Он – убивец!!!

Мануйлов хмуро удивился:

– С чего взяла-то?

– Он! Он! – потрясая в воздухе руками, кричала Евдокия Евлампиевна. – Вечор прибегал, с колом… Василия Христофоровича искал! Весь дом перевернул, запалить хотел!

Не сознавая, что делает, Андрей схватил в сенях топор и в два прыжка выскочил на улицу.

Разбуженный работником Мануйлова, не выспавшийся и злой с похмелья урядник размашисто шагал к дому станового пристава, кляня всех сотниковских мужиков, кляня свою службу, мороз и даже кума, с которым они вчера изрядно перебрали. Поднявшись на высокое крыльцо, он даже скрытую радость почувствовал: вот поднимет сейчас станового!