Мартина Мэдден - Ануш. Обрученные судьбой

Крики настигли их, когда они не проехали и пары километров. Внезапно воздух стал плотным, будто наполнился страданиями.

Лошади прядали ушами, выгибали изящные шеи и выпучивали глаза. Мужчины из двадцать третьей роты ехали не оборачиваясь, будто от этого зависела их жизнь. Никто не обернулся ни разу даже тогда, когда раздались первые выстрелы, спугнувшие устраивающихся на ночлег птиц; они взвились стайками в вечернее небо.

Начало поездки он помнил очень четко. Каждый камень на дороге, каждую выбоину отмечало его разрушенное болью сознание.

Лежа под палящим солнцем в насквозь пропитанной потом одежде, он чувствовал, как одеяло прилипает к ране в тех местах, где сочится кровь.

Муслу приспособил кусок брезента в качестве навеса над повозкой, но из-за жары и клубящейся пыли под этим навесом было практически невозможно дышать. Временами сознание покидало его.

Ему казалось, что он дрейфует в каком-то мареве, в мечтательном состоянии, посреди моря, и пытается удержаться на волнах.

Потом мужчина приходил в себя, лежал, уставившись на брезент над головой, и дальше трясся в повозке, мучаясь от нестерпимой боли. Едва уловимые движения рядом напоминали ему о его дочери. Он поднял одеяло и коснулся груди малышки, которая была меньше его ладони и едва поднималась и опускалась.

Через несколько часов Муслу остановился, чтобы они могли попить и напоить лошадей. Джахану приходилось насильно пальцами раскрывать ротик Лале, чтобы заставить ее хоть немного попить. Бренди из фляжки Армина делал свое дело, но слабеющее дыхание девочки внушало опасения.

Муслу, насвистывая, мрачно поглядывал на Джахана.

– Ее дух слабеет, капитан. Долго она не протянет.

Теперь Муслу то и дело нахлестывал лошадей кнутом. Если они будут продолжать двигаться в таком же темпе и если хватит воды, думал Муслу, у них есть шанс. Но этот шанс растворился, как только перед ними появились люди Мурзабея. Муслу остановил лошадей, а Джахан задвинул ребенка поглубже под одеяло.

– Вот мы и встретились, – сказал Мурзабей капитану, глядя на него с лошади. – При резко изменившихся обстоятельствах. – Разбойник заулыбался. – У нас с полковником Абдул-ханом была интереснейшая беседа. Мы поговорили как друзья, ты же понимаешь… А ты убедительный лжец, капитан! Ты не повиновался приказам полковника, и это его расстроило. И очень сильно!

– Я защищал турецких граждан! И сделаю это снова!

– К счастью для нас обоих, у тебя больше нет такой возможности. Но ты должен помнить, что виновен в куда более тяжком преступлении – ты лгал мне! Я предупреждал тебя, что возмездие будет скорым.

Разбойник спешился и подошел к повозке, держа ружье в единственной руке. Дулом он сдвинул одеяло с ноги Джахана.

Джахан накрыл Лале рукой.

– Плохая рана, молодой капитан! Ты, наверное, страдаешь от боли и тем не менее стойко переносишь мучения. Когда я вижу, что человек мучается от боли, я довольно странно реагирую на это… Я хочу либо продлить боль, либо прекратить. Как ты думаешь, капитан, как мне сейчас поступить? Выбирай!

Капитан посмотрел бандиту в глаза. Они горели нетерпением. Смерть от руки Мурзабея не будет легкой, он не захочет просто пустить пулю в сердце.

– Не трогай моего возницу, – попросил он. – Он к этому не имеет никакого отношения. Отпусти его, пусть едет в Гюмюшхане.

– Какое благородство! Интересно, знает ли полковник о том, что его подчиненный обладает такими достойными восхищения качествами?

Мурзабей подал знак свои людям, и те сняли бочку с водой с лошади и покатили ее к нему. Сняв с повозки пустую бочку, они заменили ее на полную.

– У полковника есть свои причины желать оставить тебя в живых, ну, так тому и быть. В отличие от тебя, я сдерживаю свои обещания, – продолжил разбойник.

Люди Мурзабея закрепили пустую бочку на лошади.

Муслу отважился взяться за вожжи. Джахан почувствовал легкое движение возле себя и мысленно взмолился, чтобы ребенок лежал спокойно. Мурзабей опять смотрел на повозку. Что-то привлекло его внимание.

– Ах да, я совсем забыл! Есть еще кое-что! Я же говорил о возмездии… – Одним быстрым движением Мурзабей поднял ружье и со всей силы обрушил приклад на переломанную ногу Джахана.

На Гюмюшхане опускалась ночь, когда путники наконец въехали в город. Лейтенант, немец и Ануш ехали позади всех. В пути немец обнаружил, что их спутник не солдат. Ануш соскользнула с седла, кабалак упал, и ее личность была раскрыта. Армин уставился на армянку, лейтенант нервно переводил взгляд с девушки на немца. Никто ничего не сказал. Ануш лежала на земле, думая о том, как немец будет ее снимать, – так же, как он снимал мертвую Парзик?