Виктор Заярский - Во имя отца и сына

– Теперича усе станичные, заневестившиеся девки тольки держись! Петро у нас у станице такой жеребец, што усех молодых казачек враз перепортить и глазом не моргнеть!

Бабка Чижихина, видимо, вспомнила свою бурно проведенную молодость, подбоченилась и повела из стороны в сторону крутыми бедрами. Потом она нарочито пристально и с нескрываемым изумлением, как и все остальные казачки, начала пялиться на приближающегося Петра Корнеевича серыми, по-детски озорнымии насмешливыми глаза и стала рассматривать его с поддельным удивлением.

– Дурак, бабоньки, ежели он никода обновины не видал, то, как видите, и ветоши рад! – ехидненько процедила она во всеуслышание сквозь редкие пожелтевшие от времени зубы, норовя как можно больнее поддеть молодого казака, потому что он ей каким-то чудным показался.

Третья бабка, сидевшая на бревне справа от бабки Чижихиной, поправила на плечах поношенный цветастый полушалок и, как гусыня, прошипела:

– Если свояго ума нетути у молодого казака, то, считай, он на усю жизню останитца калекой.

Издевательские голоса казачек Петр Корнеевич хорошо расслышал и не остался равнодушным. Они задели его самолюбие, поэтому он больше не мог терпеть и молчать и решил не выждать более подходящего момента, а тут же заставить этих звягучих баб прикусить свои поганые языки.

Пока все казачки, сидевшие на бревне, несдержанно хихикали от своих примитивных шуток и шептались между собой.

У него не было выхода, поэтому он, не желая остаться перед бабкой Чижихиной в долгу, оказался весьма находчивым молодым казаком: повернувшись к ней и не скрывая досады и раздражения, сложил из трех пальцев дулю и показал всем своим обидчикам, чтобы в следующий раз неповадно им было распускать свои злые языки почем зря. Тем самым задел их за живое. Хуже такого оскорбления Петр Корнеевич ничего не мог придумать, хотя наверняка знал, что отвратительная дуля среди станичных казаков считалась самым большим и нетерпимым оскорблением и у оскорбленного всегда вызывала взрыв негодования. Сидевшие рядом с Чижихой на бревне пожилые казачки от вызывающей дерзости Петра Корнеевича даже опешили, раскрыли в немом молчании рты, но не нашлись, что сказать. Они вовсе не ожидали от молодого казака такого поступка.

Бабка Чижихина сначала тоже опешила и даже растерялась от такой мерзопакостной выходки. Потом подхватилась с места, будто оса ее ужалила, взвилась и вслед Петру Корнеевичу погрозила пальцем.

А Петр Корнеевич, набравшись прежней важности, заспешил к центру станицы как ни в чем не бывало.

Не успел молодой и гонористый казак не успел удалиться на каких-то двадцать саженей от липучих и занудных бабок, как по невероятному стечению обстоятельств перешла ему дорогу молодая казачка, которая направлялась с пустыми ведрами за водой к реке Кубани. Вот тут у Петра Корнеевича не выдержали нервы. Он больше не мог удержаться от возмущения и, как ужаленный, закричал на всю улицу:

– Ды што ето за чертобесия твориться вокруг мине! Вот и спробуй апосля етого не верить людским приметам! – И с опаской в голосе сообразил: – Стало быть, Петро Корнеевич, теперича тибе нужно держать сваи ушки на макушке, штоба сиводни ишо не вляпаться в какую-либо паскудную историю.

Перепуганная молодая казачка от Петрова возмущенного крика даже опустила на землю свои пустые ведра, со страхом посмотрела в его сторону и подумала, не рехнулся ли молодой визгливый казак.

По дороге к центру станицы Петр Корнеевич, польщенный отцовскими обновинами, то и дело придирчиво рассматривал полы своего бешмета, который согревал его молодую перевозбужденную душу. При этом он ощущал себя, как на седьмом небе, и еще долго никак не хотел опускаться на грешную землю.

Вскоре жгучая любовь у Петра Корнеевича случилась, как внезапный ожог от глухой крапивы. Началась она с той памятной игры в колечко, которую предпочитала по вечерам казачья молодежь на станичных уличных игрищах, на площади напротив Маркитантового подворья. На одном из таких игрищ шестнадцатилетняя красавица Ольга Паршикова предпочла Петра Богацкова и вложила в его ладони, похожие на ракушечные створки, свое дешевенькое латунное колечко. И пошло-поехало с тех пор. Не жизнь стала у Петра Корнеевича, а сплошные муки. Как будто присушила молодого казака каким-то приворотным зельем окаянная молодая казачка. После этих уличных игрищ, будь они неладны, потерял Петр Корнеевич покой и сон. Сам не свой сделался. Как пришибленный ходил по станице молодой казак, околдованный нечаянно нахлынувшей и вдруг вспыхнувшей любовью. Так сох, страдалец, что чуть с ума не сошел. Сердце и голову ломал, не находя себе ни места, ни покоя, и не на шутку зачастил Петр Корнеевич, стремясь к Ольге на встречу. Казалось, что дня не проходило, чтобы он ни думал о ней!