Марина Лазарева - Золотой Трон

Проснулся Иоанн Иоаннович словно от резкого толчка. Вздрогнул, сел на кровати. Супруга Александра разметала по подушке расплетенные струи русых волос, рядом спит, мирно посапывая. За окном ночь. Луна скудостью света своего освещает опочивальню князя, отбрасывая на стены длинные тени.

Иоанн вытер со лба проступившую испарину. Что это с ним? И подушка влажная от пота, и исподнее – хоть выжимай. Помнит только, пригрезились ему во сне покойные матушка с отцом. Возникли невзначай, будто из воздуха созданные. Полупризрачные с ног, чем ближе к лику, тем явственнее. Молчали. Отец – Иван Калита, стоял перед сыном, скрестив на груди руки. Матушка Елена, улыбаясь, манила его к себе. Помнит Иоанн, протянул он ей руку, и повела она его в белое молоко неизвестности. Отец рядом. И шли они куда-то вместе. И благостно так на душе было, покойно… Вот только неприятный неведомый толчок заставил его очнуться да озноб пронизал до костей.

Ничего не понимая, сидел он на кровати в темной опочивальне, пытаясь сообразить, что было с ним. Какой-то детский страх навалился на него. Даже тени, и те заставили дрожь бежать по телу. Иоанн вытер с шеи холодную испарину: «Что так болит кожа, словно иголками ее колют? – размышлял спросонья Иоанн, переворачивая влажную подушку. – Что это батюшка с матушкой пришли ко мне? Может, опять татары против меня чего затевают, а может, от своих ожидать стоит? Только бы татары не устроили набега. Да такого вроде давно не случалось».

Все лежал, все думал князь о сынах своих, о племяннике. Коснулся рукой волос Александры. Их мягкий струящийся шелк немного успокоил его. Захотелось женского тепла. Склонился над безмятежно спящей супругой, залюбовался ею, но будить не стал. А у самого сердце опять не на месте: то о Руси думает, то мыслями в татарское логово подается. Далеко за горизонт памяти человеческой заглянул. Вспомнил давние рассказы отца своего и деда, как сильны были прежде татары, как безгранична была их власть, как бесчинствовали они на Руси, за малейшее неповиновение выжигая дотла города русские, как ни в чем не повинные гибли в татарских ставках русские князья. Да, не те сейчас татары, совсем не те! Распрями да смутой ослабили они свое великое ханство. А как ослабили, так и Русь голову поднимать стала.

Давно Иоанн держал в уме, что не должно русичам ходить под татарами, да Алексий строго-настрого запретил ему выказывать напоказ то мнение, и даже думать о том не велел. Однако как не думать, коли сам он от пяток до кончиков волос самый что ни на есть русич – русский князь! А ночью непотребные мысли сами в голову просятся, да разрастись норовят до немыслимых размеров. И что это батюшка с матушкой навещали его?… Что-то все тело ломит, и в голове, пульсируя, нарастает боль, словно червяк мозги точит…

Наутро Иоанн пришел к Алексию. Митрополит только пробудился и еще не приступал к утренней молитве. Его всклокоченной бороды еще не коснулся гребень. Он предстал перед Иоанном по-келейному в черной рясе, без облачения. Все как есть рассказал своему духовнику Иоанн об увиденном во сне.

– В голову не бери, княже, – успокоил Иоанна митрополит, – чему сбыться – не миновать, а коли ждать лиха, то – в татарах. Там ханы друг друга бьют: сын отца, брат брата. Чувствую, великая замятня грядет! А где замятня, там сила невелика… Слабеют татары.

Иоанн и сам понимал это и просчитывал, какую пользу русские княжества могут извлечь из татарской замятни. Хватит русским князьям гнуть спину перед ханами. Коль те друг с другом договориться не могут, стало быть, русичам с руки их ссоры в свою выгоду повернуть. А как время покажет.

К полудню Иоанн почувствовал себя хуже. Тело ломило, голова разрывалась от боли. Было тяжело дышать. Он едва выдержал долгую беседу с боярами, которые сегодня со всех сторон докучали ему своими мелкими проблемами. Мысли в голове притупились. Даже отношения с татарами казались ему по-детски наивными.

Он помнил, как дошел до опочивальни, как, раскинув руки, рухнул на кровать. Остальное будто во сне. Поплыл перед глазами бревенчатый свод потолка. Туман застелил глаза, растворяя в нереальности стены. Притупилась боль. Но шум в ушах, он все нарастал… Как неприятно этот шум режет слух… Чья-то рука коснулась чела. Усилием воли Иоанн приподнял веки. Перед глазами слабый размытый лик Александры. И снова пелена, а в той пелене, где-то далеко-далеко матушка с отцом. Матушка манит его к себе, и так хочется к ней, как в детстве…