Георгий Марков - Старый тракт

Суд не был милостивым. Валерьяна приговорили к восьми годам каторжных работ; трем наиболее постоянным читателям и распространителям нелегального чтения суд дал по четыре года высылки в северные районы Вологодской губернии. Все книги без исключения подлежали конфискации и уничтожению, даже обыкновенные медицинские справочники, так как в некоторых из них были обнаружены вклейки крамольного содержания. Вскоре Валерьяна отправили этапом в Забайкалье на нерчинские каторжные работы.

Виргиния Ипполитовна дала клятву: она будет там, где окажется Валерьян, все восемь лет — день в день.

Однако решение совета товарищей было иным: устроить Валерьяну побег за границу, сохранить его для активной деятельности в интересах подготовки русской революции. Виргиния Ипполитовна, опережая этап, в котором двигался Валерьян, отправилась в Сибирь… Отправилась добровольно и с громадным желанием.

Двадцать пять лет. Много это или мало? Совсем немного. В сущности десять лет сознательного бытия, а самостоятельной жизни и того меньше. И все же многое в жизни относительно, и возрастные рубежи тоже.

Если тебе уже двадцать пять лет от роду, и ты женщина, и ты не стала еще женой, не испытала уз супружества, не знаешь, что значит материнство, то стоит задуматься, не идут ли твои годы по обочине жизни, не выпадает ли твое время из главной колеи, предназначенной создателем человеку.

В темный буранный вечер Виргиния Ипполитовна неспеша брела к дому Белокопытова на ужин по случаю его полного выздоровления. Повод был не ординарным, если учесть, что Ефрем Маркелович пролежал в постели со своей раной целых два месяца. Два месяца он бездействовал! Шутка ли? Без него десятник строил две школы по заказу Макушина в двух деревнях, в третьей деревне заканчивали к весеннему половодью мост через реку, со странным, до бесконечности самолюбивым названием Яя, в волостном селе Вороно-Пашне строили каталажку после самовольного захвата церковной земли на еланных лугах, в устрашение разбушевавшихся мужиков. И все без него, без Белокопытова. Нетерпение охватывало Ефрема Маркеловича скорее кинуться к делу, во все вникнуть самому, подправить, где надо, урезонить кое-кого, позолотить руку исправнику за то, что пригасил происшествие на тракте… Его на все хватит, силушку ему не занимать у других…

Виргиния Ипполитовна вошла в прихожую, скинула шубу, сняла с головы пуховую шаль, стряхивая налипший снег.

Услышав ее, в прихожую выскочил Ефрем Маркелович и остановился как вкопанный.

— Боже мой! Виргиния Ипполитовна! Вира! До чего же ты сегодня красивая! Не то ветер и мороз приукрасили твое лицо. Смотри, как пылко горят щеки… А губы? А глаза? — он развел руки, смотрел на нее с лаской, будто видел ее первый раз. Сам Ефрем Маркелович был какой-то праздничный — в новой тройке, в белой рубашке с галстуком, в штиблетах со скрипом.

— Ну давай, Ефрем, хвали меня, хвали. Сегодня можно. Мне же исполнилось двадцать пять лет. Дальше начну стареть, — засмеялась Виргиния Ипполитовна.

— Стареть? Да ты только цвести начинаешь! Постой, а почему в черном платье? Будто траур у тебя. И как случилось, что ты ничего не сказала мне о своем дне рождения? Ну что ж, подарок за мной.

— А где ж твои гости, Ефрем? Почему тихо в доме? — Виргиния Ипполитовна хотела скорее перевести разговор на другие темы. В эти дни у нее на душе действительно был траур: ровно год назад арестовали Валерьяна.

Недавно они решили не называть больше друг друга на вы и перейти на ты, на более краткие имена: Ефрем и Вира. Тем более, когда нет вместе с ними детей.

За время лечения Белокопытов и Виргиния Ипполитовна как-то незаметно, само собой переговорили о многом — и о себе, и о других, и почувствовали, что в их судьбах есть что-то общее, и прежде всего, одиночество — затаенное, глубоко душевное, никому не высказанное. Появилось и взаимное тяготение. Стоило Виргинии Ипполитовне задержаться на час-другой, Белокопытов начинал тосковать. Он зазывал работника Харитона и велел ему заложить коня в оглобли и ехать за учительницей. А Виргиния Ипполитовна и сама была в готовности, тоска и ее звала в дом Белокопытова.

А все ж до открытия сокровенных тайн было недосягаемо далеко. Да и могло ли это когда-нибудь произойти? Разве кто-то другой имел право знать, что происходило в ее жизни прежде?

Ведь то происходило в иной эпохе, которая отошла со всеми подробностями в небытие вместе с Валерьяном, отошла, чтобы никогда не возвратиться.