Михаил Крюков - Последний Совершенный Лангедока

Обычно на воде темнеет не так быстро, как на суше, и когда на вечерних облаках появились багровые отблески и потянуло чем-то мерзким и горелым, Ольга испугалась:

– Что это? Лес горит?

– Нет, это Череповец, – вздохнул я.

– Что такое Череповец?

– Город такой. Хотя город тут ни при чём. Дымит Череповецкий металлургический комбинат. Пойдём, покажу.

Мы перешли на левый борт, потому что я не хотел, чтобы Ольга видела мёртвые, гниющие деревья на правом берегу, убитые ядовитым дымом комбината. Впрочем, на левом берегу было не лучше. Мрачные огни, дым, удары металла по металлу, снопы искр, вылетающие из темноты, смрадное дыхание печей создавали разительный контраст с засыпающей рекой.

– Ужас какой… – выдохнула Ольга. – Это же ад… Мы всё ещё на Волге?

– Нет, это уже Шексна, здесь как раз и начинается Волго-Балтийский водный путь, а кончается он в Неве. Работы начали ещё при Павле, а канал назвали Мариинским в честь его жены. Потом водную систему забросили и довели до ума только при Сталине. Начали до войны, а заканчивали уже после Победы. Кстати, кое-какие части старой Мариинской системы уцелели. По-моему, у нас туда должна быть экскурсия, если хочешь, сходим. Но смотреть там особенно нечего – кусок узкого канала, обложенный старыми брёвнами, и всё.

После ужина пассажиры разбрелись по каютам, и мы остались на носу вдвоём. Теплоход шёл почти бесшумно, только иногда под бортом шлёпала волна. Берега были тёмными, а на фарватере перемигивались тусклые огоньки бакенов.

– Как будто водяной с русалками перемигивается, – шепнула Ольга.

– Становится прохладно, хочешь, я в каюту за ветровкой схожу?

Ольга взглянула мне в лицо и покачала головой. Вместо этого она прижалась ко мне, я накрыл её полой куртки и обнял за плечи.

Вдруг слева на берегу раздалось переливчатое щёлканье – певец пока ещё неуверенно пробовал голос. Из тёмных зарослей ему ответила звонкая трель. И другая, и третья!

– Господи, что это? – выдохнула Ольга.

– Соловьи…

– Давай послушаем?

– Конечно. Я ждал и волновался, что сегодня они не станут петь. Повезло.

Соловьи, не обращая внимания на громадный теплоход, давали свой вечерний концерт. В каюту мы ушли только в полночь.

В Кирилло-Белозерский и Ферапонтов монастырь мы не поехали – Ольга заявила, что средневековые монастыри будут напоминать ей об ужасах Альбигойских войн и она не хочет портить себе отдых. Вместо экскурсии мы решили искупаться. Отошли подальше от теплохода и обнаружили маленький уютный пляж. Ольга смело полезла в воду, но тут же с визгом выскочила на берег. Прозрачная, играющая разноцветными искрами вода оказалась просто ледяной. Ничего не поделаешь, места здесь не курортные.

Пристань оккупировала стая огромных мохнатых псов, которые явились за продуктовой данью и терпеливо ждали, пока с камбуза им вынесут что-нибудь вкусное. Голодными и худыми они не выглядели, просто так было положено. Много лет в хозяйстве шлюзовиков перед Угличем жила лошадь. Она встречала каждый теплоход и доверчиво тянула на палубу морду – выпрашивала яблочко. Потом она стала приводить с собой жеребёнка, и счастливые дети, ради такого случая не отправленные спать, закармливали яблоками теперь уже двоих…

День прошёл сонно и спокойно. Вечером Ольга улеглась в постель, положив на живот ноутбук, а я дремал, слушая, как она тихонько разговаривает сама с собой.

– Так… Ну, это неинтересно, удаляем. И это, и это. Господи, чушь какая! А вот это, пожалуй… Вадик, ты не спишь? Хочешь кое-что послушать?

– Что послушать?.. – пробормотал я. – Ну, давай…

– Я, когда готовилась к поездке в Россию, собрала об альбигойцах всё, что нашла. Правда, теперь понимаю, что по большей части ерунду всякую. Но кое-что любопытное есть. Слушай:

– Что скажешь? Это из поэмы «Альбигойцы».

– Небось, какой-нибудь немец написал?

– Австриец, а как ты догадался? Ты что, читал эту поэму?

– Да нет, конечно, ничего я не читал. Я до встречи с тобой и с дья… Георгием Васильевичем про альбигойцев вообще ничего не знал. Слышал, что были такие в Средние века, и всё. А догадаться было нетрудно. Хуже немецкой классической философии только немецкая романтическая поэзия. Такая же муть и заумь!