Наталья Нестерова - Возвращение

Когда-то Камышин, студент из разночинцев, потом талантливый инженер, был сражен Прекрасной Еленой. Подобных девушек не существовало и не могло существовать. Потому что даже особы королевских кровей наверняка ходят по земле, а не парят, говорят, а не пропевают с подвздохами слова, не поворачивают голову, не взмахивают руками так, что балерины с их оттренированными лебедиными жестами должны от зависти сгрызть свои пуанты. Он влюбился, заболел ею, упорно добивался. Женился, вылечился, получил прививку от инфернальных женщин — экзотических животных лучше наблюдать со стороны. Хотел разойтись, не смог — Елена забеременела и была готова вытравить ребенка, он не допустил. К счастью, Настёна не под копирку мать повторила, что-то и от него взяла: трезвый практицизм, деловую хватку. И подражание матери: окутывание себя флёром беспомощной нежной очаровашки — не без влияния Митяя сошло на нет. В отношении к Прекрасной Елене было что-то от снисходительности к инвалиду. Настя быть инвалидом не желала.

Митяй и Настя дружат с детства, рассуждал Александр Павлович, можно допустить, что дочь унаследовала родовое качество камышинских женщин: его матери, которую он любил и ценил безумно, бабушки, прабабушки, о которых осталось нежное воспоминание, — умение выбирать достойных мужчин.

«Мы их унюхиваем, — говорила, веселясь, мама. — За грудиной есть приемник, он начинает щекотать, и тут уж не смотри, что нос картошкой, два вихра ссорятся на макушке, от волнения бэк-мэк-кукарек изъясняется, мундирчик старенький, чин плюгавенький, но понимаешь: вот именно он опора, надёжа, судьба и счастье. Детьми будущими как бы понимаешь — от него славных деток рожу». Мужчины камышинского рода подобной прозорливостью не отличались. Александр тому пример.

Митяй хороший парень: умный и покладистый, добрый и гордый, надежный и основательный — настоящий сибиряк. Но Митяй еще мальчишка, школьник!

— Папа, мама! — заговорила Настя. — Благословите нас.

— Осподь! — хлопнула себя по щекам Марфа. — У доме ни одной иконы!

— Мы же не верующие, — улыбнулся Митяй. — Александр Павлович, Елена Григорьевна, я вам даю честное комсомольское слово и клянусь жизнью, что буду беречь Настёну больше жизни!

— В сложившихся обстоятельствах, — пробурчал Камышин, — нам ничего не остается, как поверить тебе. Зовите Петра, Степку — будем праздновать помолвку.

Когда выпили за здоровье молодых, и Камышин заговорил о будущем без гнева и ерничества, Митяй решительно воспротивился планам старших. Александр Павлович и Марфа, мнение Елены Григорьевны и Петра не в счет, полагали, что ему надо окончить школу, получить аттестат. Это означало — официально не расписываться с Настей, женатые в средней школе не учатся.

— Нет! Мы зарегистрируемся, я не хочу, чтобы мой ребенок родился вне брака.

— Благородные поступки, — проворковала Елена Григорьевна, — по мнению обывателей, всегда кажутся глупыми, нерациональными, невыгодными и даже пагубными. На этом построена вся мировая героическая литература — поступки благородного рыцаря идут вразрез со здравым смыслом. Дмитрий, вы прелесть!

— Его все равно засудят, — неожиданно встрял Степка. — Ведь узнают, на бюро комсомольское вызовут, хорошо, если выговором отделается, а то и исключить могут. Это — хана, никуда не тыркнешься.

Камышин крякнул от возмущения, но посмотрел на сына, выказавшего поразительную практическую сметку, с любовью:

— Тебе кто слово давал? Ты почему вмешиваешься в разговоры взрослых? Еще раз пикнешь, вылетишь отсюда!

— А что, я неправду…

— Степан!

— Молчу. А на какой завод Митяй пойдет?

— Вон! — показал Камышин пальцем на дверь. — Не умеешь себя вести — твое место снаружи!

Степка понуро поплелся на выход. Камышин невольно посмотрел на Марфу, увидел в ее глазах одобрение, потер ладонью лицо, прогоняя неуместные чувства.

— Сыночек, а как же Академия художеств? — спросила Марфа. — Ты ведь мечтал.

Дмитрий глубоко вздохнул, протягивая воздух сквозь зубы, словно ему надо было задавить, потушить внутри себя тлеющий огонь:

— Никуда Академия не денется.

— Милый, — накрыла его руку своей Настя, — я тебе говорила, что…

— Ре-ше-но, — он нежно щелкнул ее по носу.

— Шестнадцать годков всего! — захлопнула рот ладошкой и покачала головой Марфа.

Теперь, когда ее сын не подвергался нападкам, она могла чуть-чуть выплеснуть свою печаль.

— Дык пятаки гнет пальцами, гы-гы, — впервые за вечер подал голос Петр.