Виктор Джанибекян - Тайна убийства Столыпина

– Нет, речь не идет о публикации. Я хочу лишь узнать, докопаться до правды. Впрочем, вы правы, нашим соотечественникам тоже желательно было бы узнать эту правду. Пройдет время, участники той истории покинут сей мир, и потомки останутся в неведении. Когда существовали монархия, царь, на верность которому вы присягали, вы не имели права сказать что-то лишнее, но теперь, когда монархии и царя нет и вас не связывают никакие обязательства, вы могли бы быть откровенны.

Но Курлов не намеревался возвращаться в прошлое, которое считал давно забытым, тем более к трагической гибели Столыпина, о которой в свое время шумела вся Европа. Он знал – слухи ходили всякие, высказывались разные предположения, обвинялись многие, в том числе и он, жандармский полковник, отвечавший за охрану государя на торжествах в Киеве, где было совершено покушение на премьера. Копаться в старье ему не хотелось, и он повторил журналисту суть официального заключения расследования.

– Обо всем уже было сказано в решении его императорского величества: злого умысла со стороны охраны не было. Была лишь допущена халатность официальными лицами, отвечающими за охрану. Она и привела к гибели Столыпина. Все остальное, о чем болтают несведущие люди, в том числе и о заговоре против Петра Аркадьевича, ничего не значащая чепуха!

– Нет, нет, – перебил его журналист, – допустить такие промахи, которые обнаружились во время киевских торжеств, и покушение на Столыпина, такие профессионалы, как вы, Кулябко и Спиридович, не должны были. Так могли поступать дилетанты, вы же – мастера политического сыска! Потому, Павел Григорьевич, и тянется слух о заговоре…

Журналист осекся. Он понял, что перешагнул черту, которую нельзя переступать при первой встрече. Его собеседник от одного слова «заговор» мог спрятаться в скорлупу, из которой его невозможно будет вытащить.

И Курлов болезненно отозвался на такое утверждение.

– Вашего брата хлебом не корми, только подай сенсацию! Вы все мастаки за вознаграждение. В этом и состоит разница в наших ремеслах – мы должны скрывать, а вы вынюхивать, чтобы растиражировать в своих газетах. Но уверяю вас, все было как раз не так, как вы предполагаете. В Киеве не существовало никакого заговора, а прозвучали лишь выстрелы одиночки-террориста. На нашу беду, он когда-то имел отношение к охране. Вот и потянулись слухи…

– Но, согласитесь, слухи не бывают беспочвенны…

– А если их распускают те, кому это выгодно? Если это делается умышленно?

– Тем более, Павел Григорьевич, их надо развеять. И сделать это в первую очередь должны вы. Расскажите всю правду. Решитесь. Я предлагаю написать книгу, которая с интересом была бы принята русским обществом. Вы же знаете: дела суетные минуют, книга останется…

– Я никогда не занимался беллетристикой, – ответил на предложение генерал, – разве что перепиской, да и то в большей степени служебной.

– Но посмотрите, сколько воспоминаний написано бывшими военными и политиками, и их, надо признать, с удовольствием читают.

Курлов поморщился:

– Мемуары пишут только в тех случаях, когда хотят оправдаться и очистить себя. Мне этого делать не надо, моя совесть чиста.

Он отклонялся от темы разговора, но журналист был даже рад этому, потому что знал: разговорить человека можно лишь тогда, когда втянешь его в откровенную беседу. Хотелось расположить к себе Курлова, чтобы узнать у него если не всю правду, то хотя бы какую-то ее частицу. Разговор, конечно, будет нелегким, но то, что сама тема уже затронута, настраивало на оптимизм, даже несмотря на нежелание собеседника касаться самой тайны.

Но Курлов не хотел возвращаться к киевским событиям. Лично его заинтересовало другое – возможность воспользоваться представившимся случаем и высказать все, что накопилось у него на душе.

– Вы не знаете, кто я, но я вам скажу. Я внук и сын солдата, с детских лет воспитывавшийся в военной среде. Мой дед начал рядовым и дослужился до чина генерал-майора. Отец был произведен в офицеры по окончании корпуса и вышел в отставку в чине генерала от инфантерии. Духовным основанием нашей семьи всегда были вера и любовь к Богу, любовь и преданность государю. Этот принцип остался во мне на всю жизнь и только укреплялся в течение моей службы и государственной деятельности. Я был и до сего дня остался убежденным монархистом…

Журналист не прерывал собеседника.

– Думаю, что после русской революции и власти большевистского правительства даже в умах нашей беспочвенной интеллигенции, составляющей оппозицию царскому правительству, не осталось сомнения в том, что единственной, отвечающей характеру русского народа формой правления может быть только абсолютная монархия, – продолжал Курлов. – Конечно, вычеркнуть из истории факт русской революции невозможно, и нужны были серьезные изменения в общественном строе, необходимость которых доказали февральские события…