Екатерина Элизабет Люмьер - Гимн Красоте

– Как скажете.

– Я рассчитываю на вас.

Проговорив еще некоторые детали, они условились о новой встрече через две недели. Эрсан должен был посетить репетицию балета и принести схему рассадки гостей. Они вновь пожали друг другу руки, а затем Себастьян встал и быстрым шагом покинул ресторан. Впереди был долгий день.

Виктор в тот день спешил впервые за долгое время. Встав с постели, он понял, что если не выйдет заранее, то опоздает, ведь его так сильно подводила нога. После изнуряющих рабочих дней, он перестал нормально ходить – все силы уходили на то, чтобы танцевать, и он, забываясь, стараясь не думать о боли, делал свое дело, но старая травма не давала о себе забыть даже по ночам, когда колено ныло, тянуло, и каждое движение отзывалось острой и пронизывающей болью. Он вышел из театра за сорок пять минут до назначенного времени, хотя добирался до Монмартра Виктор за полчаса, но в тот понедельник был совершенно не уверен в том, что успеет вовсе. Он огибал прохожих, ругаясь себе под нос, когда наступать было совсем невмоготу.

Удивительным в тот день было то, что уже на пороге служебного выхода, его поймал небезызвестный Люмьеру посыльный, который так или иначе доставлял подарки от его «ухажера», столкнувшись с Виктором в дверях. Внутри не было ничего роскошного – книга, обложку которой он бегло просмотрел, и, кажется, она была о музыке, но совсем о другой, нежели интересовала его самого, и небольшой сверток со стеклянным флаконом, на котором аккуратным почерком было написано «Pharmacie Matignon». Виктор даже опешил, а потом развернул обертку и увидел не просто склянку, а сосуд, полный мази с резким запахом – стоило только открыть его, как в нос ударил неприятный и едкий аромат трав и чего-то еще, незнакомого. На этикетке, приклеенной к самой баночке, было написано «Le baume», и Люмьер догадался, что это был обезболивающий и разогревающий бальзам со змеиным ядом. Ему было знакомо название аптеки – она находилась на улице де Вожирар в пятнадцатом округе.

Виктор удивился немало не самому подарку, а тому факту, что его даритель знал, что у Люмьера было повреждение колена и он в последние дни хромал, передвигаясь по театру, и всеми силами претерпевал боль во время работы. Это казалось странным, словно бы за ним следили и сообщали о происходящем, но потом он подумал, что, возможно, этот самый человек мог наблюдать за ним и сам с другой стороны улицы, а не заметить то, что Виктор передвигался в последние два дня с трудом, было достаточно сложно. Даже мадам Лефевр отстранила его от последних часов вчерашней репетиции, отправив к доктору, чтобы тот осмотрел его травму и посоветовал что-то. Но врач твердил, что ноге нужен покой, но это было исключительно невозможно из-за вполне определенных и объективных обстоятельств, ведь он должен был участвовать в «Бабочке».

Как бы ни хотелось отказаться от подарка, он понял, что это было настолько своевременно, да и возвращать лекарство, которое могло не просто пригодиться, а помочь хоть ненадолго забыть о боли, было по меньшей мере глупо. И он оставил его себе, отдав книжку обратно человеку, ведь он не был заинтересован в «Немецких теориях музыкальной формы».

Виктор стал куда более неуклюжим в простых движениях – ходьба стала камнем преткновения, и каждый момент, когда ему нужно было сделать шаг, вызывал ощущение бессилия и отчаяния. Он хотел сесть, вытянуть ногу и наконец-то намазать ее тем бальзамом, за который в самом деле был благодарен своему анонимному ухажеру, который задаривал его часто настолько роскошными подарками: тот присылал пышные букеты, запонки с драгоценными камнями, редчайшие книги, уникальные партитуры, предметы гардероба и даже быта – последним из подобных был китайский гребень из слоновой кости с уникальной филигранной резьбой, который Виктор также постарался вернуть ему обратно. Казалось, что если он примет хотя бы один подобный дорогостоящий подарок, то ответит своему «поклоннику» взаимностью, а лишний раз давать надежду и пустое обещание Люмьер не хотел.

Он явился ровно в час, тяжело поднявшись по лестнице и прислонившись к косяку, а потом постучался в дверь, стараясь перевести дыхание и встать ровно, но ногу то и дело сводило, она подкашивалась, и без опоры о стену стоять было непросто. Он перенес вес на здоровую, но так устал, спеша к Венсану домой к назначенному времени, да и знатно промок, когда над Парижем вновь разверзлось небо и дождь полил стеной. Благо, что в этот день Виктор решил не испытывать судьбу, а предпочел надеть пальто, в котором было куда теплее и уютнее, нежели без. Переведя дух, он постучался вновь, поскольку спустя несколько минут, художник ему не открыл.