Владимир Молодых - Судьба казака

Известное дело: хуже всего ждать да догонять.

Эта была то же пытка. И не приведи ее, бог, кому испытать: она похуже здесь даже самой смерти.

Присмотревшись, Криворотов стал различать и даже узнавать лица ближних к нему узников. Память на лица людей было его единственным, что не изменяло ему с годами. А сколько разных лиц прошло мимо него за долгие годы службы в вагоне для смертников? Что при царе, что при Советах… А цепкая, по-крестьянски, память у него еще с детства. Вот и сейчас он узнает многих из тех, кто прибыл недавно, но и тех, лица которых со временем здесь уже затянула серая липкая паутина смерти. Одних он узнавал сразу, в их глазах еще тлел, хоть и слабый, но все ж уголек жизни. Других он узнавал с трудом, взгляды их уже потухли в темных провалах глазниц.

Но вглядываясь в угрюмые, обреченные, испуганные лица людей, Криворотов не искал среди них Даурова. Его он найдет даже в кромешной тьме, будь она в вагоне…

Криворотов хорошо помнит тот день, когда в вагон доставили Даурова. Он сразу узнал в худом, изможденном человеке с лицом, походившем скорее на кровавый мосол, того молодого, блиставшего тогда в золотых погонах, офицера, судьба с которым когда-то свела его. На обезображенном лице его выдавали лишь хищные, пронзительные глаза. Да, собственно, только их он и мог тогда разглядеть.

«Эх, ваше благородие!… Вот уж никак не ожидал именно вас увидеть среди приговоренных к смерти. Среди героев, павших или живых – согласен был его увидеть, но не здесь. И надо же было так угораздить? – сокрушался, молча, охранник. – И надо же такому случиться – встретились у вагона смертников когда-то и опять, черт или дьявол тебя попутал, вновь в таком же вагоне встретились. Здесь, пади, замешана нечистая сила!».

А я кто тогда был? Сосунок …деревня …первого года призыва перед первой мировой. И надо же было случиться побегу из такого же, как этот, вагона. А бежали «политики»… шуму было. Стали искать… что да как? А тут война… дело отложили. Говорили тогда, что побег – дело рук молодых офицеров, … но война все списала. Как они сумели все чисто обставить, – ума не приложу. Но то, что среди них был он, Дауров, главным заводилой – это факт! В то утро стоял непроглядный туман и потому велено было стрелять в воздух. Помнится, он как с небес свалился на вороном коне, не весть откуда взялся и ко мне, как приведение. Ты, говорит, не стреляй более, а за службу вот, мол, держи – и сует мне в руку кредитку, я глянул на нее и глазам не поверил – в руке была «красненькая»… таких деньжищ я сроду в руках не держал! Когда в себя пришел, – а его и след простыл. Я глаза его запомнил… Когда он наехал на меня, то прежде, чем сунуть в руки десять рублей, он свесился прямо из седла – тут то наши глаза и встретились. Ни до, ни после того случая, сказывали, не было побегов из таких вагонов. Помню, «политики» были в основном из поляков, хотя, говорили, что был и один русский. А вот среди налетчиков я успел разглядеть девушку – она стояла рядом со мной – я к этому времени был уже обезоружен – и что-то быстро говорила по-польски. И вот сейчас какой день голову ломаю: уж не она ли – та полька, как потом оказалось, – и есть эта дамочка, что была в буфете – и крестиков на ладошке оставила?

Но тогда – сразу на допросе – я не признал Даурова, сказав, что в тумане не мог разобрать личность офицера. Так что, выходит, никто не должен знать о нашем знакомстве. Хотя нонешний Старшой на меня косо поглядывает, должно, не дает ему покоя моя служба при царе. А может, что-то он слышал о том побеге?

…Интересно,… что у него на уме? Не испортит ли он мне задуманное? Хотя узнай он о том, что я где-то уже встречался с Дауровым, мне, поди, несдобровать. Я – ладно, не большая потеря… А помочь, однако, Даурову надо… и откладывать более некуда. Ноне все складывается, как надо. Пока… Если Старшой еще что-то не выкинет? Может «рулетку» задумал еще раз на нем опробовать? Обычно второго раза не бывает, да еще днем… Уж не затеял ли он чего-то еще с ним сыграть? Этот Старшой еще та, шкура! А может сам приведет в исполнение? Он сам не раз говорил, что у него на этого казачка рука чешется! Я-то сразу раскусил Старшого, эту лагерную шкуру… А этот казак, отчаянная голова, только он мог заварить тот побег, вернуть несчастных людей, – им могилы уже вырыты были, – почитай, с того света. И это, говорят, справедливая ноне власть. Старшой вчера сапоги лизал лагерному начальнику, чтоб в десятники выбиться, а теперь он Даурова заживо гноит здесь за то, что тот побег учинил, и освободил тех, кто ноне у власти. Уж нет, этому не бывать…