Павел Гельбак - Сын чекиста

Кровать, взятая по ордеру, затерялась в комнате, как ореховая скорлупка в море. Под чудом уцелевшей от конфискации люстрой Арсений поставил небольшой кухонный стол, приобретенный на барахолке за несколько миллионов рублей, которые тогда ласкательно называли «лимончиками».

Позже в комнате появилось несколько стульев, старых, как ушедший в прошлое старый мир. На их спинках были вырезаны затейливые гербы бывшего владельца. Вместе со стульями в комнату Арсения перекочевал из кладовой учреждения мраморный умывальник, который даже пылкая фантазия завхоза не могла приспособить к деловой обстановке канцелярии. Умывальник был огромный, в его бак вмещалось несколько ведер воды, которую приходилось таскать из колонки с угла улицы. «Роскошную» обстановку дополняла «буржуйка» — печурка, сколоченная из листов жести. Она посажена на четыре кривые ножки, в одной из ее стенок дверка. От «буржуйки» к окошку, изгибаясь, вьется черная труба. Стена, возле которой проходит труба, густо закоптела, а на паркете рядом с «буржуйкой», как язвы, чернеют выжженные места. Обычно Ванда по нескольку раз в день топила «буржуйку». Растопив, она садилась возле нее на стул и смотрела в огонь. Пламя, пожиравшее дрова, казалось ей то диким зверем, то мятущейся душой грешника.

Из Елизаветграда Ванда вернулась в смятении. Ни слова не сказала она мужу о встрече с Вовкой. Она ужасалась тому, что молчала, и все-таки молчала.

На окнах мороз нарисовал волшебные цветы и звезды, за стенами дома беснуется ветер. Зябко кутаясь в платок, Ванда стоит у стола, в руке у нее книга. Рука дрожит. От холода? Арсений Александрович, накинув на плечи бушлат, склонился над тетрадкой. Он сжимает деревянную ученическую ручку сильными, огрубевшими пальцами.

— Как выделяется прямая речь? Ты помнишь? — спрашивает Ванда, и голос ее слегка дрожит.

— Помню.

— Тогда пиши: «Овод приподнялся, опираясь на колено врача, и широко открытыми глазами посмотрел на распятие...»

Ванда медленно прошла от стола к «буржуйке» и отчетливо повторила прочитанную фразу. Скрипя пером, Арсен шевелил губами.

«— Падре, ваш бог... удовлетворен?..» — диктовала Ванда.

«— ...Ваше преосвященство!

Монтанелли поднял глаза:

— Он мертвый...

— Да, ваше преосвященство. Не уйти ли вам отсюда? Это тяжелое зрелище...

— Он мертвый, — повторил Монтанелли и посмотрел на лицо Овода. — Я коснулся его, а он мертвый...»

Арсен перестал писать. Он снова остро переживал сцену расстрела Артура, которую знал почти наизусть.

Закончив ежедневный урок русского языка, Ванда похвалила мужа:

— Ты способный ученик. Очень способный!

— А учительница-то какая! — Рывчук закружил жену по комнате.

Ванда обвила руками шею Арсения, прижалась к его небритой щеке.

— Скажи, ты очень любил Катерину?

Арсений Александрович остановился и осторожно опустил Ванду, помешал кочергой в печурке. Начавший было угасать огонь вновь взметнулся, в печке загудело.

— Сколько лет прошло. Стоит ли вспоминать?

— Ну а если бы она оказалась жива?

— Если бы да кабы...

И Ванда еще раз поняла, что рассказать Арсению о встрече с его сыном свыше ее сил.

Вовка сидел на печке, когда Яков Амвросиевич вернулся из магазина. Его глаза казались еще более выпученными, усы щетинились, как пики. Оглядев комнату, он почему-то шепотом позвал:

— Мария!

Вовка заинтересованно свесил голову с печи, а Мария Александровна тревожно спросила:

— Фининспектор?!

— У них умер Ленин! — свистящим шепотом выпалил Яков Амвросиевич.

— Ленин? Да откуда ты узнал, Яков?

Вовка хорошо знал: Ленин — это самый главный большевик. Он видел картинку, на которой был нарисован Ленин на броневике, а рядом с ним матрос. Может, отец? В каждом матросе Вовке виделся отец; он тосковал по отцовской руке, которой никогда не знал.

Пока дед и бабка шептались, обсуждая новость, Вовка вытянул у матери из ящика листок копировальной бумаги, что ему строжайше запрещалось, взял у бабки большие портновские ножницы и стал вырезать буквы. Недавно Вовка по складам впервые прочитал несколько вывесок, и теперь самым любимым занятием его стало вырезать из бумаги буквы. Буквы Вовка вырезал довольно быстро. Послюнявив их, он приклеил буквы к печной трубе. От этого занятия и губы, и нос, и подбородок у Вовки стали лиловыми. Из остатков копировальной бумаги вырезал еще что-то, что должно было обозначать серп и молот, и, послюнявив, наклеил все над буквами.