Олег Игнатьев - Пекинский узел

– Браво! – выкрикнул кто-то звонким голосом.

Николаю показалось, что добрейший хозяин Восточной Сибири столь щедр на похвалу и хлебосолен оттого, что, коль случится утвердить пограничный трактат, подписанный им и маньчжуром И Шанем, войдёт граф Муравьёв в отечественную историю не только как администратор, но и как собиратель земли русской, и пожалован будет ему благозвучный титул: граф Амурский, а доведётся, так и князем нарекут. Подумать только! Князь Муравьёв-Амурский, ваша светлость. Останется вот столько до величества. Эх, только б утвердили договор!..

Живо представив себе честолюбивую картинку, Игнатьев скромно улыбнулся и поднял бокал с шампанским.

После ужина хозяин дома и его гость уединились в просторном светлом кабинете с высокими потолками и богатой библиотекой.

– Курите? – поинтересовался граф Муравьёв, предлагая дорогие сигары в полированном ящике с серебряными уголками.

– Нет, – отказался Николай. – У нас в роду никто не курит.

– Похвально, – сказал хозяин кабинета и оставил сигары открытыми. – Я сам, если по совести, курю больше для форсу. Император наш, вы знаете, любитель подымить, да и великие князья ему под стать, так невольно втянешься, привыкнешь: что-то вроде мужской солидарности, – быстро заговорил Муравьёв, не скрывая оправдывающегося тона. – Общение требует жертв.

Игнатьев сделал жест рукой: мол, что поделаешь! – и улыбнулся:

– Не самый страшный грех. Куда страшнее зависть и гордыня.

– Да ещё глупость, потакающая им, – оживился граф, найдя в предложенной для разговора теме широкий стратегический простор. – Говоря о своеобразии человеческих типов, можно признать, что русак – босяк, а китаец что заяц: петлять петляет, а новой дороги боится. Китаец сызмала уверен: раньше было лучше. Правящая династия маньчжуров придерживается политики самоизоляции и самовосхваления. Исторического целомудрия.

– Я полагаю, – со свойственной ему запальчивостью сказал Николай и порывисто захлопнул крышку сигарного ящичка, – Лондон лишит их невинности. Столь же быстро и столь же однозначно, как я, простите, закрыл эту безделицу. – Он бережно приподнял крышку и вернул её ровно в то положение, которое он столь резко нарушил. – Английский парламент циничен до мозга костей, а успех королевских войск в союзничестве с турками и французами одержавших верх над нами в Крымскую кампанию, окончательно развязал ему руки. Лондон просто распоясался, наглеет на глазах.

– Наглеет, – заложил ногу на ногу граф Муравьев. – Рыщет по миру, мира не зная. В ходе минувшей Крымской войны англо-французская эскадра предприняла ряд нападений на русские поселения Охотского побережья и даже на самой Камчатке. Чтобы предотвратить их вторжение в Приамурье, мне пришлось направить туда наши войска, предварительно договорившись с китайцами. – Он помолчал и добавил: – Тогда-то я и сошелся с пограничным комиссаром И Шанем, убедил, что лучше иметь в соседях Россию, чем каких-то хищников с большой дороги.

– Очень мудро, ваше сиятельство, предельно своевременно. Я сам видел английскую эскадру недалеко от Нарвы, когда английской королеве захотелось отхватить кусок нашего Севера вместе с Архангельском.

– Губа не дура.

– Да только пушки нашей береговой охраны тоже себе на уме, – засмеялся Игнатьев. – Насыпали англичанам перцу под хвост! Те и пустились наутёк, прикрывшись дымовой завесой.

– Разбойники во фраках, – жёлчно заметил Муравьев, – проходимцы. Спасибо князю Горчакову, знает, с кем имеет дело, не даёт бесчинствовать Европе. Да и Егор Петрович Ковалевский говаривал мне, что всячески противодействует Великобритании, как в Центральной Азии, так и на Дальнем Востоке.

Игнатьев улыбнулся. Если чему и противодействовал чересчур доверчивый блюститель порядка в Азиатском регионе Егор Петрович Ковалевский, так это росту своих карточных долгов. Человек честный, мужественно-стойкий, он в то же время был азартным игроком. Картам отдавал всё свое время, как личное, так зачастую и служебное, но вот удача что-то не давалась ему в руки: манить манила, а обнять его и приголубить медлила.

– Страсть к перемене мест и путешествиям – в крови у европейцев, – сказал Николай собеседнику. – Они обожают перемены, верят в их необходимость и не представляют жизни без новшеств. Я побывал в Англии, пожил в Париже, поколесил по Австро-Венгрии и поразился, как устроен европеец. Хлеба и зрелищ. Больше ничего ему не нужно. Послушать о том, что творится в мире, ему на роду написано. Самый ленивый итальянский босяк, привыкший спать в лодке, свесив ноги в воду, самый нахальный парижский гуляка, не пропускающий ни одной девицы без откровенной скабрезности, да что там говорить, даже московский прощелыга, живущий милостыней и чем Бог пошлет, – любой из них с восторгом сопереживания будет слушать вздор и чепуху о незнакомых странах. Они самозабвенно будут нести околесицу об обычаях и нравах тамошних аборигенов, обо всем, что происходит и не происходит. О последнем даже с большим интересом, но на китайцев, как указывает граф Путятин в своей отчетной докладной записке, на китайцев, – он с благодарностью принял из рук хозяина бокал с клюквенным морсом, утолил жажду, промокнул усы льняной салфеткой с фамильным вензелем и продолжил прерванную мысль, – на всех, почти без исключения, китайцев даже намёк о дальних странствиях и переменах в жизни наводит такой страх и вызывает такое отвращение, что любая идея нововведения кажется им не чем иным, как шагом к пропасти и низвержением в бездну.