Чабуа Амирэджиби - Дата Туташхиа

Теперь передо мной предстала совсем другая картина. Новую тактику Зарандиа можно было уподобить использованию энергии ветра.

— Отлично все придумано, Мушни, — сказал я. Дружеская фамильярность, которую я позволил себе, была равносильна награде. А он и впрямь был достоин награды, — Я полагал, что только деньги позволят вам справиться с вашей задачей.

— Мне это и в голову не приходило, но сейчас, пока мы беседовали с вами, я понял, что деньги здесь и не могли ничего решить. Рассчитывать на них в таком деле было так же бессмысленно, как рассчитывать на мужское посредничество. Мужчины живы верой, а не хлебом единым. Один из столпов этой веры — честь и незапятнанность престола и его учреждений. Когда же под сенью святости истинного мужчину вынуждают к вероломству, вера начинает колебаться, нравственная почва уплывает из-под ног, и сколь солидным ни будь вознаграждение, разрушения веры в святость правопорядка уже не остановишь. Нравственность человека, приобщившегося к нашей работе, подточена, а безнравственный человек ради своего благополучия идет на все, и первым делом прямо или в обход сам начинает подтачивать государственные основы. Наше же назначение и призвание — бороться против этого, — закончил Зарандиа свою мысль.

…Нигде с золотом не обращаются так рачительно и бережно, как на монетном дворе. Если в каждой из выпущенных монет золота окажется больше или меньше положенного хоть на сотую долю золотника, размеры вызванной катастрофы невозможно ни предвосхитить, ни даже представить себе. Служба, призванная охранять государственные основы, нравственность и достоинство подданных должна считать главным предметом своего попечительства. Рачительно и бережно относиться к ним — первейшая необходимость. Это звучит парадоксом, но для посвященных — элементарная истина. О Зарандиа я уже говорил. Он никогда не анализировал поступки, ему предстоящие, и не подыскивал оправдания уже совершенным, и, тем не менее, каждый сделанный им шаг оказывался единственно правильным. Я обратил внимание на эту особенность, ему свойственную, еще в первый год его службы под моим началом, но ведь невозможно представить себе, чтобы человек, действующий импульсивно, по наитию, ни разу нигде не споткнулся…

— Господин Зарандиа, вы сказали, что нравственные основания ваших действий никогда не занимали ваш ум, — так ли это?

— Конечно. И во всех прочих жизненных обстоятельствах я над этим не размышляю. Думаю я лишь о том, что необходимо сделать, а какие средства при этом избрать, подскажет интуиция. То, что подсказывает интуиция, мне и в голову не приходит сверять с нравственными нормами. Продиктованное интуицией наверняка — уже без моего вмешательства — проверено моей нравственностью.

— Следовательно, трон и государство здесь ни при чем, и вы служите самому себе?

— Я служу трону и государству, но при этом ни на пядь не отступаю от себя и ничем в себе не жертвую. Все совершается само собой. Моя нравственность не пойдет на компромисс, наверное, даже под угрозой катастрофы. Она не уступит и толики своего влияния на меня, и не в педантизме здесь дело — просто это моя натура, в которой запечатлелась и наследственность, и воспитание. В нашей семье все таковы.

— И ваш двоюродный брат Дата Туташхиа тоже?

— Да! Но при этом он наделен огромной силой воли, гораздо большей, чем я.

Мне было известно и о том, что произошло в лазарете Ториа, и о трагедии в духане Дуру Дзигуа. Зарандиа был прав. Однако в действиях Туташхиа я находил не одну лишь волю, но и ненависть ко всему человеческому роду. Если б не она, разве могло случиться все, что случилось?

Моя беседа с Мушни Зарандиа вернулась к своему началу и завертелась вокруг службы слухов, проверки ее надежности, использования собранных сведений и новостей и возможностей контроля над их распространением. Прошло совсем немного времени, и она принесла плоды, столь неожиданные и крупные, что привлекла к себе внимание имперского ведомства. Но это уже особая история, лишь отдаленно касающаяся главной темы моих записок, и потому ограничусь примером, заключающим в себе подробности, которые понадобятся для дальнейшего повествования.

В деле первостепенной важности, каким является искоренение бандитизма, есть одна особенность. Об этом деле не принято говорить в официальных беседах. Служебная этика почитает это дурным тоном. Рассказывая о совещании у наместника, я умолчал о политическом смысле тех предприятий, которые нами замышлялись. Вслух тогда ничего не было сказано, но безопасность государства как главная цель наших усилий подразумевалась сама собой. Сейчас каждому известно, что одна из главных целей рус-ско-японской войны заключалась в том, чтобы ослабить брожение, усилившееся во всех слоях российского населения. Недовольство народа, пробудившийся протест против существующего порядка вещей следовало направить в русло, выгодное государству. Давно уже понято, что разжигание патриотического великодержавного духа — спасительный выход из подобных ситуаций. Скажу только, что подотдел Зарандиа был создан в оды, предшествовавшие русско-японской войне, когда брожение в народе усиливалось и созревали политические страсти. Мы развернули свои действия в ту пору, когда ходом обстоятельств знаменитый абраг, почитаемый народом как благородный разбойник, мог легко превратиться в атамана шайки, тяготеющей к бунтарству. Абраг — неуловим, и одно это говорит о том, что фигура он незаурядная и способная стать серьезным противником сил, призванных охранять существующий правопорядок. Словом, острие вновь созданной службы было направлено против завтрашних вождей. Я предпринял этот экскурс, чтобы объяснить истинное значение деятельности Мушни Зарандиа.