Чабуа Амирэджиби: Дата Туташхиа

Я не сомневаюсь, что роман Чабуа Амирэджиби — замечательное творение, достойное полуторатысячелетней истории грузинской литературы.

В заключение — несколько слов о творце романа «Дата Туташхиа».

Мзечабук (Чабуа) Амирэджиби родился в Тифлисе (с 1936 г, Тбилиси) 18 ноября 1921 года, в княжеской семье. Род князей Амирэджиби — один из наиболее древних и знатных грузинских родов, имеющий тысячелетнюю историю.

Сначала были арестованы родители будущего писателя, затем, после достижения им совершеннолетия, он сам. Его натура не могла примириться с этим, и трижды он совершил побеги. После одного из побегов ему удалось скрываться четыре с лишним года, и он в полной мере испытал то, что выпало на долю его героя — абрага Даты Туташхиа.

Освобожден Чабуа Амирэджиби был только в 1959 году. С 1960 года он занимается литературной деятельностью. В 1962 году вышла его первая книга на грузинском языке, в 1966 — первая книга в переводе на русский язык.

В 1973 и 1975 годах были изданы первая и вторая части романа «Дата Туташхиа», который сам писатель перевел затем на русский язык (первая публикация — в 1976 году).

Вадим Кожинов

…И было человеку дано:

Совесть, дабы он сам изобличал недостатки свои.

Сила, дабы он мог преодолевать их; Ум и Доброта на благо себе и присным своим, ибо только то благо, что идет на пользу ближним; Женщина, дабы не прекращался и процветал род его; Друг, дабы познавал он меру своего добра и жертвенности во имя ближнего; Отчизна, дабы было ему чему служить и за что сложить голову свою; Нивы, дабы в поте лица добывать хлеб свой, как и заповедовал ему Господь; Виноградники, сады, стада и прочее добро, дабы было чем одаривать ближних своих; и целый Мир, дабы было, где все это свершать и воздавать должное той великой любви, которая и была Госцодом Богом его. И как было тут речено, так все и совершилось. Вера и закон отцов наполняли любовью плоть и дух человека. И был судьей над народом и правил им Туташиа (главенствующий бог в грузинском языческом пантеоне), юноша прекрасный и благолепный. Не будучи человеком во плоти, был он, однако, духом человеческим, во глубинах души обитавшим и во все составы ее входящим.

И породила та вера разум, мудрость и проникновение в суть вещей.

Из злака дикого, пустынного возрастил человек зерно, и хлебом насущным стал тот злак. Степному волу согнул он выю под ярмо, и смиренно понес вол тяжкую ношу свою. И сотворил Человек колесо и дорогами связал города и веси, дабы стал единым и породнился между собой род человеческий. И, глядя на небо, высчитал он ход светил и познал законы их. И когда должен был идти дождь или снег, он говорил своим ближним: «Вот будет ненастье». И начертил лицо Земли, и стало тогда видно, где ходить и где плавать, и какие где стоят горы, и какие где разверзлись моря. Придумал письмена, дабы рассказать о себе своим правнукам и сохранить для них свой опыт. Вырастил виноградную лозу и обратил ее в дар создателю мудрости этой. И зрел его народ, в храме обитающего, но подобного человеку и властителю. И следовал его заповедям как законам естества.

Детство и юность мои прошли в Сололаки, в четырехэтажном тбилисском доме с глубоким полутемным двором, замкнутым со всех сторон флигелями нашего дома и глухой стеной соседнего здания.

Граф Сегеди занимал комнату с кладовкой в полуподвальном помещении этого дома. Когда-то, давным-давно, он был начальником кавказской жандармерии. В девятисотых годах ушел в отставку и, позабытый всеми, в одиночестве доживал свой век. Говорили, что у него заслуги перед революцией и наша власть простила ему прошлое.

Шести-семилетним мальчиком я знал о нем немногое. Он редко выходил из своего подвала. К нему водили детей старше меня возрастом и вовсе незнакомых мне. Некоторые приходили сами. Сегеди учил их языкам, французскому и немецкому.

Он был высокий, очень худой старик, с прекрасной осанкой и лицом, иссеченным морщинами. Независимо от погоды и времени года носил черное касторовое пальто и котелок. Пенсне в железной оправе и трость, неизменно свисающая с руки, завершали его облик. Ходил он неторопливо и легко, всегда наклонив голову, и я долго не знал, какие у него глаза.

Я был вежливый мальчик, первым здоровался со всеми, но Сегеди избегал, пока не стал его учеником. Я боялся его — он напоминал надгробие из черного камня.

Но пришло время, и с замиранием сердца я постучал в двери его жилища: