Чабуа Амирэджиби - Дата Туташхиа

Стояла тяжелая тишина:

В конюшне заржала лошадь, и снова все стихло.

Из кухни донесся шорох.

— Не бойся, Закарий, выходи! — только сейчас Иалканидзе вспомнил о поваре.

Закарий выглянул из оконца кухни, ступил на порог, оглядел зал и поднял глаза- на балкон.

— Поднимись сюда, слышишь? — позвал Иалканидзе.

Повар оторвался от порога, сделал несколько быстрых шагов по залу и замер на его середине, созерцая трупы.

Еще несколько шагов, и он достиг лестницы. Ему осталось до балкона всего несколько ступенек, когда он увидел лежащего навзничь Квалтава и снова оцепенел. Он был весь в муке, и Бикентий понял, что после первого же выстрела Закарий укрылся в кладовой среди мешков с мукой.

— Бикентий! Сколько трупов… — пролепетал повар. — И все наши?

Туташхиа улыбнулся и вернулся в комнату.

— Нет, не все. Половина — твоего батюшки Дмитрия, — ответил Иалканидзе. — Пока я спущусь в долину к приставу, пока оттуда явится полиция, пройдет не меньше трех дней, и от них дух пойдет. Нужно их похоронить. Возьми лопату и вырой могилу, чтобы всех троих уместить. А я отправлюсь на заре. Но похоронить их надо прежде, чем я уйду.

Закарий пошел вниз, о чем-то размышляя, и уже из зала крикнул Бикентию:

— Я что придумал… У тебя Александр копает яму для нужника, наполовину уже вырыл… Вот она как раз на троих в самую пору будет.

Мысль пришлась Иалканидзе по душе.

Туташхиа всю ночь вертелся и заснул лишь под утро. А заснул — так сны пошли один тревожней другого. Во всех снах бродил один и тот же человек, весь покрытый волосами. Он держал кувшин с отравленным вином и всех поил, но одни умирали, а другие нет. Когда Иалканидзе разбудил Дату, солнце уже стояло высоко. Стол был щедро накрыт. Только за завтраком Туташхиа заметил старые вещи, сушившиеся на солнышке.

— Думаешь, посадят? — спросил он. — Тюремные доспехи проветриваешь?

— Опять куда-то бежать, к черту на рога. Надоело мотаться по белу свету. Сяду, посижу, отпустят — куда им деться?

Уже солнце спускалось, когда приятели остановились на развилке двух дорог.

— Как хочешь, но я передам туда, пусть, как подобает, встретят. Больше месяца продержат — получишь деньги.

— Деньги у меня есть.

Иалканидзе долго смотрел на молчавшего приятеля, и вдруг перехватило горло… В протоколе его допроса было записано: «Сердце мне подсказало, что я вижу его в последний раз».

— И скажи на милость, какая муха меня укусила, — проговорил Иалканидзе. — Не было бы ничего, если б тебя не увидал. А увидал — и натворил делов… Не могу толком объяснить… Понимаешь, при тебе всегда хочется что-то необыкновенное сотворить. Это на всякого нападает, кто с тобой рядом очутился. И что в тебе такого замешано…

Иалканидзе свернул направо, а Туташхиа пошел вниз по Ингури. Там, в долине, были у него дела. Он менял лошадей. То на своем коне ехал, то на жеребце, которого привел Биляль.

Оставив Зугдиди по левую руку, он вышел на дорогу, ведущую в Самурзакано, и в полночь бросил камешек в окно Ноко Басилая.

Соседские собаки на той стороне улицы подняли лай, предупреждая хозяев, что пожаловал чужой. Набросив на плечи архалук, Ноко Басилая вышел встретить гостя.

— Пришел?..

— Здравствуй, Ноко! Есть у тебя кот? — спросил абраг.

— Есть.

— А мешок у тебя небольшой найдется? Сунь в него кота и принеси сюда. И еще возьми палку с аршин длиной или чуть поменьше, остругай с одного конца, да поострее, и тоже сюда принеси. Кот твой вернется этой же ночью… Да! Привяжи ему к лапе бечевку с локоть длиной!

Собаки уже совсем остервенели, и все же слух Туташхиа уловил, как скрипнула дверь в домишке Мосе Джагалиа. Абраг прижался к забору — там, где было потемнее. Мосе Джагалиа полз на карачках прямо к нему, ему и в голову не приходило, что за ним следят. Собаки, пораженные странным поведением хозяина, разом умолкли.

— Мосе, если ты пес, почему не лаешь, а если человек — почему на четвереньках? — спросил Туташхиа, подпустив Мосе почти к своим ногам.

Джагалиа молчал — куда теперь деваться?

— Ты вроде в конюхах служил, Мосе-батоно? — спросил Туташхиа.

Джагалиа долго не мог сообразить, смеется над ним абраг или нет, и вообще, к чему это. Ничего путного в голову ему не пришло.

— Да, я семнадцать лет у Дгебуадзе конюхом прослужил, — предпочел он сказать правду.

Выйдя из укрытия, Туташхиа вскочил на забор и устроился поудобнее.

— Ну, раз так, ты лошадей знаешь. А теперь поднимись, дружок, и подойди поближе. Дело у меня к тебе есть. Я — Дата Туташхиа.