Чабуа Амирэджиби - Дата Туташхиа

Впоследствии я узнал, что жалобщик Галамбо месяцами не умывался, а заманить его в баню было просто невозможно. Однако полковник велел записать и эту жалобу и произнес тронную речь:

— …Подданные нашего обожаемого царя-императора любят время от времени учинять беспорядки, волнения, смуты и всякий там переполох, но его величество считают это явление выражением их возвышенного духа. И совершенно справедливо считают. Представьте, ведь и со скотиной бывает: упрется и ни с места. Здесь битьем ничего не возьмешь, выждать нужно!.. Пройдет немного времени, надоест артачиться, двинется, потащит телегу, и все пойдет хорошо, по-старому! Тем более вы, господа! Вот вы заперты в этом отвратительном казенном доме… Конечно, вам надоело однообразие, и душу вашу обуял бунт. Волнуйтесь, кричите, бунтуйте, я вам разрешаю все. Мы потерпим, подождем, и, рано или поздно, все вернется в старое русло!..

Полковник достал большой носовой платок и махнул им в сторону баррикады, подпиравшей ворота:

— Нет больше нужды, не таскайте сюда нечистот, запах очень дурной… да, а теперь у меня еще одно к вам дело, господа… — Полковник пошарил глазами по толпе и, остановив на ком-то взгляд, пригласил — Вот вы, да, вы, вы, пожалуйте поближе, сударь. Мне голоса не хватает, у меня нездоровое горло…

Вышел Класион.

— У вас вид интеллигента. Как ваша фамилия, сударь? — учтиво спросил Класиона полковник.

— Квимсадзе, Класион Бичиевич, телеграфист! — Таким тоном говорят: «Иди ты к такой-то матери!»

— Очень приятно! — отозвался полковник. — Я вас еще с утра приметил. Вы, кажется, изволите распоряжаться возведением какого-то сооружения. Не так ли?

Класион растерялся: что отвечать? Как быть? Но полковник сам вывел его из затруднения:

— Ежели вы распоряжаетесь возведением той вышки, надо полагать, вы сведущи во всем деле… — Полковник обвел рукой и тюремный двор. — Есть еще и другой, я приметил, он принимал провиант, но сейчас его здесь нет. Да, надобно господина Коца, и еще у вас есть один надзиратель… непременно надобно выдать их нам. Иначе мы не сможем их наказать, это же понятно! Ступайте и приведите их сюда!

Класион покосился на полковника и сказал:

— Пусть сдастся, господин полковник, и мы его выпустим.

— Как это — сдастся! — Полковник решил, что дела не так уж дурны, раз его подчиненные до сих пор не сдались, и повысил голос:

— Офицеру его величества… э-э-э… Кому он должен сдаться?

— Ну, хотя бы Харчо, сударь!

— Что вы изволили сказать? Харчо? — полковник в замешательстве взглянул на своего офицера.

— Ну, если не захочет сдаться Харчо, тогда пусть сдается Дардаку!

Полковник взглянул на второго офицера. Тот пожал плечами.

— Это что, прозвища, господин Квимсадзе? — Видно, кто-то надоумил полковника, в чем дело.

— Да, ваше сиятельство.

— Офицеру его императорского величества сдаться в плен?! Ни в коем случае! — возмутился полковник.

— Помилуйте, ваше превосходительство, какой плен, он у нас в одних подштанниках в камере мужеложев сидит… Пусть выберет, который из них ему по душе, и сдастся. Не пожелает Коц Харчо и Дардака, пожалуйте, прекрасный есть человек, образованный, Рудольф Валентинович…

— Молчать! — взревел полковник.

— Да как же, милостивый государь… Где же вам других найти? И не ищите. Может, конечно, самому Коцу понравится кто другой, ну, тогда уж наши с вами разговоры и вовсе излишни.

— Их имена, как вы изволили их назвать, господин Керкадзе? — кротко произнес один из офицеров и вытащил записную книжку.

— Квимсадзе я, Класион Бичиевич! Телеграфист!

— Да, господин Квимсадзе, как вы изволили их назвать?

— Харчо, Дарчо, Алискер, Диглиа, Дардак, Рудольф Валентинович, можно и других поискать, если пожелаете…

— Варвары! — заревел полковник.

— Этому мы у вашего Коца выучились, сударь, не взыщите! — смиренно возразил Класион.

Как видите, дипломатический талант полковника Кубасаридзе был все еще в эмбриональном состоянии, и он так мощно вскипел, что трудно представить, каким мог быть следующий его шаг, если б не одно совершенно неожиданное и непредвиденное тому обстоятельство.

— Прошу извинить, господа, прошу извинить! — Это был голос Рудольфа Валентиновича.

Толпа раздалась. Полковник насторожился. Рудольф Валентинович был не один. Впереди в толпе прокладывал ему дорогу мужелож по прозвищу Дардак.

Вышли, так сказать, на авансцену. Походили на бродячих певцов, скитающихся по дворам.