Виктор Зимаков - Лебедь черный

– Не хочу оправдывать, но и осуждать события суровости тех лет, но многие из узников лагеря действительно заслуживали изоляции и наказания. Вот так и начался мой новый круг лагерной жизни с тысячью неразрешимых вопросов. Освоиться с лагерными порядками было трудно: научиться ходить везде строем, питаться не за столом, а где придется, из одной металлической банки на все блюда. Кто враг, кто друг – попробуй, разберись. Законы-то не людские. Через желудок всё чистое, человеческое, что ещё было в заключенных, будто кислотой вытравливалось, всем хотелось есть. Даже местные жители воспринимали пополнение лагеря за благость, ведь за поимку беглеца давали пуд зерна. Зная, что бежать, кроме тайги, некуда, мужики заимки делали ловушки вокруг лагеря и дежурили там, ожидая очередного беглеца.

Лес мы валили по кубатуре наравне с мужиками, бревна на себе по два-три километра на себе тащили, лошадей ценили больше, чем людей. Норму не сделаешь, есть не получишь, что ещё хуже, в изолятор упекут. Для нас, женщин, это страшней всего было, ведь пока там находишься, срок наказания не засчитывается. У всех была надежда, что на волю выпустят день в день, как присудили. Ещё не знали, что сроки всем заочно уже удвоили. Так прошел год моей неволи без нареканий да замечаний со стороны лагерного начальства. Накануне Пасхи мое предложение отметить этот Светлый весенний праздник по христианскому обычаю, все женщины нашего барака поддержали, а где достать символ господнего воскрешения трудностей не составляло, в паек руководства зоны, кроме других продуктов, входило и яйцо. При каждом лагере было обычным делом вести подсобное хозяйство из коров, свиней, разной птицы, да и в округе у местных селян всегда можно было достать за умеренную плату десяток- другой свежих яиц.

Мы боялись, что найдутся доносчики, которых вокруг всегда хватало. Но всё вроде благополучно складывалось: спекли куличи пасхальные, покрасили яйца в луковой шелухе, осталось для меня только главное – освятить пасхальную трапезу, хоть и не в церкви, но рукой священника. Для этого нужно было дождаться вечера, чтобы дойти, как стемнеет, к старцу – богомольцу, что бессрочно отбывал в зоне срок. До своего ареста отец Алексий был иереем старообрядческой общины в Томске. За убеждения, проповеди против бесчинств на православную церковь, подвергся жестоким издевательствам и пыткам, от которых остался согнутым в пояснице на всю жизнь. Снаружи согнуть-то его согнули, да внутри веру, волю христианской личности не сломали.

Начальство, как не странно, благосклонно относилось к тому, что отец Алексий наперсный восьмиконечный крест носил поверх одежды. В случае же смерти вольнонаемных жителей-старообрядцев из поселка, что рядом с лагерем находился, проводил по просьбе последних без всякой охраны заупокойную службу. Жил, словно отшельник, в землянке, что сам выкопал, обустроил рядом с лагерным лазаретом. Работу богомолец самую трудную сам себе здесь же в зоне находил. Так вот, как стемнело, мы вдвоем с подружкой, что в помощницы вызвалась, как- никак две сотни яиц да пара десятков выпечки разной, всё это, взяв с собой, как бы под предлогом постирать белье в лагерной бане, отправились в рисковый путь.

Всё, что нужно, отец Алексий исполнил и благословил на обратную дорогу, и, радостные, мы уже к бараку подходили, как вдруг из-за угла навстречу появился «упырь», внутрилагерный охранник. Не хочу фамилию его называть, чтобы не оскорблять тех, кто подобную фамилию имеет, а прозвище этот кровопийца, в отличии от других служивых, не зря получил, эту кличку нелюдскую он заслужил тем, что всегда вызывался закапывать умерших зеков, когда от болезней, истощений, увечий на работе, издевательств заключенные мерли как мухи. По мнению лагерного руководства, чем могилу каждому копать, да еще зимой, чего проще с осени одну яму выкопать, куда до весны мертвых и сбрасывали. Вот упырь и подрядился руководить той похоронной командой. Летом вместо лошадей запрягал арестантов в телегу, а зимой в сани, чтобы те останки своих собратьев доставляли до места упокоения. Так вот, перед тем, как покойника в яму сбросить, упырь дотошно обыскивал весь труп. Оно и верно, человек, пока жив, надежду имеет, что-то дорогое для себя хранит ближе к телу. Но и этого мародеру мало, он в рот мертвеца заглядывал, нет ли коронок или золотых зубов. Для этого имел при себе щипцы. Вот как еще этого нелюдя называть, если он у мертвого всё последнее отбирает? В большинстве своем те, кто в охране служили, в душе людьми оставались, понимали, что сами могут рано или поздно оказаться на этом месте, потому, вопреки инструкциям и приказам жестокого режима, невольникам они по возможности прощали мелкие незначительные нарушения, а где и просто возможную помощь оказывали охраняемым. Кроме того, само начальство побаивалось бунта, лагерь находился далеко от центра, откуда могла прийти помощь, потому на некоторые вещи смотрели сквозь пальцы: игра в карты, пронос спиртного в зону, кроме робы, у кого-то оставалась одежда с воли, не дербанили посылки, иногда даже разрешали священнику крестить и венчать.