Кто знает, что на душе у старшего сына, великого князя Александра, которому едва ли не ежедневно дежурный флигель-адъютант обязан был в точности и громко повторять слова венценосного отца: «Ты дурак и скотина!»? Офицеру надлежало получить ответ.
— Слышал, — тоскливо отвечал Александр. — Знаю, ступай…
Взбешенный неиссякаемым коварством своей фамилии Павел поддался на провокацию и туг же написал указ, повелевавший императрицу и обеих великих княгинь развести по монастырям, а наследника престола Александра и брата его Константина заключить в крепость, прочим же заговорщикам произнести строжайшее наказание.
Пален со своими конфидентами получил в руки такой козырь, о котором не смел и мечтать — ведь на деле Александра никак нельзя было склонить к участию в заговоре против отца, он лишь не исключал возможности своего восшествия на престол в случае самоотречения Павла. То есть без твердого согласия Александра на сомнительные и рискованные действия вся затея обещала обернуться крахом и неминуемой виселицей для самих заговорщиков, ибо никто еще не отменял закона о престолонаследии.
— Смотри! Видишь, что тебя ждет?! — сказал Пален, примчавшись с указом к великому князю Александру. — Читай внимательно. Все понял?.. Нельзя более терять ни единого часа… ваше императорское величество! Гвардия ждет счастливой возможности крикнуть: «Ура, Александр!»
Дальше все последовало бестолково, суматошно и пьяно. Денег лорда Уитворта на шампанском не экономили.
Возня и крики в покоях разбудили императора. Босой, в ночной сорочке, он схватил шпагу и спрятался за ширму. Не обнаружив императора в постели, Платон Зубов разочарованно присвистнул: «Упорхнула птичка!»
Беннигсен быстро ощупал постель. Она еще хранила тепло.
— Смотрите лучше, князь! Здесь он должен быть.
В полумраке спальни увидели босые ноги за ширмой. Шталмейстер Николай Зубов вытащил упиравшегося Павла.
— Арестован? Что значит арестован?.. — вопрошал император.
Кто-то ему кричал о своих обидах, кто-то судорожно всхлипывал. Гвардейские офицеры, набившиеся в спальню, не знали, как надо убивать своего императора. Павел в жалких попытках вырваться из объятий могучего шталмейстера сломал шпагу и силился теперь достать обломком эфеса ненавистного Платона Зубова. Тот пятился к ширме и беспричинно улыбался.
— Господа! — отчаянно крикнул Валериан Зубов. — Что же вы тянете?..
Николай по-мужицки крякнул и хватил императора висок случившейся под рукой табакеркой. Потом эфесом его же сломанной шпаги проломили голову. Потом долго душили шарфом, снятым с полкового адъютанта Аргамакова.
Потом наступила разгоряченная тишина, которую обычно называют мертвой.
Еще через час пили шампанское и кричали: «Ура, Александр!»
Произошло это в ночь с 11 на 12 марта 1801 года. То менее, чем через три месяца после неудавшегося покушения на Бонапарта.
Ольга Жеребцова 11 марта была в Берлине. Там ее спросили, верно ли, что император Павел намерен воевать с Англией и что в России вовсю идут приготовления к этой кампании?
— Нет, неверно, господа.
— Но, позвольте, разве император Павел…
— Император Павел… крепко умер! — засмеялась Ольга.
— Вы шутите? Когда он умер?..
— Завтра! — ответила Жеребцова.
Агентура Бонапарта передала ему эти слова на следующий же день. Он не поверил салонной болтовне А еще через день в Париж пришла весть об убийстве императора Павла I в Михайловском замке, который тот считал своей крепостью.
— Англичане промахнулись по мне в Париже, горько сказал Бонапарт. — Но они не промахнулись и Петербурге.
Жозефина молча раскладывала новый пасьянс, которому ее научила давняя подруга Терезия Тальен
Пасьянс назывался «Наполеон».
Глава пятая
УСТРИЦЫ ИЗ ПАРИЖА
В силу романтических традиций русской государственности императора Павла убивали зело похабно. А поскольку Европе объявлено было об апоплексическом ударе», то бальзамировщикам, гримерам и художникам понадобилось более тридцати часов, чтобы придать лику безвременно усопшего самодержца пристойный вид. Не слишком многого добившись ввиду обилия дарового шампанского, надвинули ему на лоб треуголку, щедро подбавили напудренных буклей и взгромоздили гроб повыше, дабы скорбящая публика могла лицезреть только подошвы царских сапог со шпорами.
И приставили офицера, которому велено было произносить три слова: «Проходите! Не задерживайтесь!»
Читать дальше