Фаина Гримберг - Примула. Виктория

Чай был подан в Голубой гостиной; высокие окна открывали густую зелень английских полей и лесов.

Пили чай запросто, в узком кругу своих. Альберт внезапно также почувствовал, что в самом ближайшем времени жизнь его изменится круто и навсегда. И он уже словно бы знал, — не разумом, но чувством! — что жизнь его уже навсегда — до самого конца! — связана с этой миниатюрной женщиной, королевой такого большого государства. И, как всякий мужчина, чувствуя, предчувствуя скорейшее расставание с мужской свободой, он невольно впадал в ещё большую меланхолию, нежели та, что была ему обычно свойственна... Лицо его несколько вытянулось и будто похудело, уголки губ опустились, щёки будто втянулись немного, а глаза потемнели темнотою грусти...

И непонятным образом ощутив его настроение, Вики тотчас обернулась к нему. Её оживлённое девическое лицо говорило: «Посмотри, это я! Это всего лишь я, неотъемлемая часть тебя, часть твоей жизни, твоего бытия, отныне и навсегда! Но это не страшно, это вовсе не грустно! Посмотри на меня! Во мне, в моей натуре, в моём теле и в моей душе не заключается ничего таинственного. Я — сама простота, честность, откровенность. Я — для тебя...»

И он послушался, прислушался к этому беззвучному зову, призыву; губы не растянула, но легко тронула, чуть сморщила улыбка из-под тёмных усов...

Виктория заговорила, он отвечал, разговор шёл незначительный, о пейзаже заоконном. Герцогиня Кентская вмешивалась, и молодой паре тотчас казалось, будто кто-то совсем чужой нарушает чрезвычайно интимное их общение...

Визит протекал как полагается. Ужины, приёмы. Старомодная роскошь убранства дворцовых залов, напоминавшая о Людовике XVI и Марии Антуанетте. Принцу Альберту все эти золочёные ракушечные завитки представлялись безвкусицей, как будто течение времени утяжелило и огрубило изящное капризное рококо королевы-пастушки [59] ...королевы-пастушки... — Так называли королеву Франции Марию Антуанетту (1755-1793) за её увлечение пасторальным жанром. Мария Антуанетта была казнена по приговору революционного суда. . Время публичного отрубания королевских голов давно уже миновало, по мнению Альберта. Он предпочёл бы теперь что-нибудь строгое, что-нибудь похожее на римскую античность...

Виктория снова наслаждалась своей влюблённостью. Снова ей хотелось танцевать, снова она чувствовала себя лёгкой, юной, весёлой. Пошли беседы наедине и молчание с глазу на глаз. Она надевала большую шляпу мужского фасона и в тёмно-синей амазонке отправлялась кататься верхом в парке Виндзорского дворца. Альберт прекрасно держался на лошади.

Они объяснились простыми словами. Альберт вернулся в Кобург. Брат Эрнст искренне радовался его счастью. В дорожной карете Альберт молчал. Снова он меланхолически сожалел о скорой потере мужской молодой свободы. Но в Кобурге его догнало письмо. «Никто не любит тебя так горячо, как преданная тебе Виктория», — писала она. Он вспомнил, как хорошо и просто случалось ему говорить и молчать с ней... Но теперь беспощадная память воскресила и кое-что другое, Виктория была королевой, Виктория отличалась в определённой степени самоуверенностью; более того, Виктория, кажется, полагала эту самоуверенность необходимой чертой королевского облика; ей нравилось напоминать ему о своих королевских обязанностях, о том, что она должна проводить часы и часы в кабинете, прочитывая и визируя бумаги... Она была королевой. Он вполне отдавал себе отчёт в том, что брак с королевой Англии унесёт не одну лишь его мужскую свободу, но и возможность сделаться правителем небольшого германского княжества. Такая возможность всегда, в сущности, для него оставалась... Но теперь он отказывался от такой возможности. Кем он должен был стать теперь? Кем он должен был стать для Англии? Иностранным принцем, который женился на королеве? Единственным ответом на этот роковой вопрос могло быть только «да». Но он уже не хотел обдумывать, взвешивать, он решился.

Между Кобургом и Лондоном завязалась оживлённая переписка, любовная переписка. Виктория открывала своё сердце ему, вновь и вновь признавалась в любви.

В начале зимы 1840 года она написала Альберту о том, что ей предстоит объявить в парламенте о своём замужестве. В шестой раз ей предстояло выступить в парламенте. Она волновалась даже более, чем когда ей предстояло произнести свою первую речь. В парламент внесён был билль о необходимости предоставления пятидесяти тысяч фунтов ежегодно на содержание супруга королевы. Разгорелись дебаты. Газеты охотно публиковали карикатуры, изображавшие Альберта в заплатанной одежде и с протянутой нищенски рукой. В конце концов решено было сократить предложенную сумму до тридцати тысяч в год. Пресса ехидничала, задавая каверзные вопросы: а не является ли принц тайным католиком, а будет ли он полезен Англии?