Фаина Гримберг - Примула. Виктория

Запад есть Запад, Восток есть Восток, не встретиться им никогда —
Лишь у подножья Престола Божья, в день Страшного суда!
Но нет Востока и Запада нет, если двое сильных мужчин,
Рождённых в разных концах земли, сошлись один на один.
Летит взбунтовать пограничный край со своими людьми Камал.
Кобылу, гордость полковника, он сегодня ночью украл.

Копыта ей обмотав тряпьём, чтоб не слышен был стук подков,
Из конюшни вывел её чуть свет, вскочил — и был таков!

Свой взвод разведчиков созвал тогда полковника сын:
«Ужель, где прячется Камал, не знает ни один?»

Сын рессалдара, Мохаммед-Хан, встал и сказал в ответ:
«Кто ведает, где ночевал туман, — найдёт Камалов пикет!

В сумерки он абазаев громил, рассвело — ив Бонэре ищи!
Но должен объехать он Форт Бакло, чтоб из дому взять харчи.

Если Бог поможет, вы, без препон, как птицы, летите вдогон
И его отрежьте от Форта прежде, чем достигнет ущелья он!

Но если теснины джагаев достиг — назад поверните коней!
Не мешкай нимало: людей Камала тьма-тьмущая прячется в ней.

Справа скала, слева скала, колючая поросль мелка.
Чуть не в упор щёлкнет затвор — но не видать стрелка!»

Полковничий сын прыгнул в седло. Буланый объезжен едва:
Хайло — что колокол, сердце — ад, как виселица — голова!

До Форта полковничий сын доскакал, но к еде душа не лежит:
Тот жаркому не рад, от кого конокрад, вор пограничный бежит.

Из Форта Бакло во весь опор всадник погнал жеребца
И в ущелье джагаев, коня измаяв, приметил кобылу отца.

Он в ущелье приметил кобылу отца и Камала у ней на хребте.
Её глаза белок различив, он курок дважды взвёл в темноте.

Мгновенье спустя две пули, свистя, прошли стороной.
«Ты — стрелок
Не хуже солдата, — молвил Камал. — Покажи, каков ты ездок!»

В узкой теснине, как смерч в пустыне, мчались ночной порой.
Кобыла неслась, как трёхлетняя лань, конь — как олень матерой.

Голову кверху Буланый задрал и летел, закусив удила,
За гнедой лошадкой, что, с гордой повадкой, трензелями играя, шла.

Справа скала, слева скала, колючая поросль мелка.
Трижды меж гор щёлкнул затвор, но не видать стрелка.

Зорю дробно копыта бьют. В небе месяц поник.
Кобыла несётся, как вспугнутый зверь, Буланый — как раненый бык.

Но рухнул безжизненной грудой в поток Буланый на всём скаку.
Камал, повернув кобылу, помог выпутаться седоку.

И вышиб из рук у него пистолет — как биться в такой тесноте?
«Если доселе ты жив — скажи спасибо моей доброте!

Скалы нет отвесной, нет купы древесной на двадцать миль кругом,
Где не таился б мой человек со взведённым курком.

Я руку с поводьями к телу прижал, но если б я поднял её,
Набежали б чекалки, и в неистовой свалке пировало б нынче зверье.

Я голову держал высоко, а наклони я лоб,
Вон тот стервятник не смог бы взлететь, набив до отвала зоб».

«От пира, — сказал полковничий сын, — шакалам не будет беды.
Прикинь, однако, кто придёт за остатками еды.

Если тысячу сабель пошлют сюда за моими костями вслед,
Какой ценой пограничный вор оплатит шакалий обед?

Скормят коням хлеб на корню, люди съедят умолот,
Крыши хлевов предадут огню, когда перебьют ваш скот.

Коль скоро сойдёмся в цене — пировать братьев зови под утёс!
Собачье племя — шакалье семя! Что ж ты не воешь, пёс?

Но если в пожитках, зерне и быках цена высока, на твой взгляд, —
Тогда отдай мне кобылу отца. Я пробью дорогу назад!»

Камал помог ему на ноги встать: «Не о собаках толк
Там, где сошлись один на один бурый и серый волк!

Пусть ем я грязь, когда причиню тебе малейшее зло!
Откуда — из чёртовой прорвы — тебя со смертью шутить принесло? »

Он ответил: «Привержен я крови своей до скончания дней!
Кобылу в подарок прими от отца. Мужчина скакал на ней!»