Фаина Гримберг - Примула. Виктория

Дряхлая Индия, вдруг изумляющая европейца дикой пышностью, роскошью безумной; памятью живой о временах, когда роскошь, усыпанная варварски драгоценностями, выставляла себя напоказ бесстыдно, нимало не задумываясь об участи бедняков, о нравственности и морали!.. О времена!.. Быть может, блаженные?..

«...Англичанин бродил по всем уголкам дворца, потому что никто не препятствовал ему, даже призраки мёртвых королев — через двери, украшенные слоновой костью, в женскую половину дворца, где когда-то воды струились по высеченному из мрамора жёлобу. Лианы душили переплёты решётки...

Может быть, и велико чувство одиночества в индийской пустыне, тянущейся на запад, и одиночество в открытом море, но безысходная тоска Амбера превосходит отчаяние суши и моря. Сотни тысяч людей должны были трудиться в поте лица своего на крепостных стенах: громоздящиеся на стенах храмы и бастионы, крепость, надо всем возвышающаяся, желоба, по которым в своё время подавалась вода во дворец, и сад посредине озера, раскинувшегося в долине...

Холм увенчивал лишённый крыши дворец: мрамор, выстилавший его дворы и фонтаны, треснул... даже булыжники, которыми был вымощен двор, раздвинулись и приподнялись из-за травы и деревьев. Из дворца можно было видеть ряды домов без крыш, бесформенную каменную глыбу — остатки идола на площади, где пересекались дороги; углубления и ямы на углах улиц, где прежде помещались общественные колодцы и разрушившиеся купола храмов с дикими фиговыми деревьями, зеленеющими по их краям...

Пытаясь проследить глазами за витиеватыми улицами, англичанин увидел, что они исчезают в лесных зарослях и среди поваленных каменных глыб, а некоторые дома сверху донизу прорезаны огромными трещинами, с дырами, через которые проникало утреннее солнце. Карнизы над окнами были обломаны, резные решётки выпали, бесстыдно явив свету комнаты зананы — женской половины дворца. На окраинах города дома с крепкими стенами исчезали — оседая, они превращались просто в груды камня со слабыми признаками цоколя и стен, трудноразличимые на фоне каменистой местности. Тень от дворца закрывала две трети города, а деревья сгущали её...»

...Лахор и Калькутта, увиденные английскими глазами... Города страшной жары, города Индии... Если бы не было этих английских глаз викторианского барда, мы никогда не увидели, не узнали бы Индию!.. И вот он, Город Страшной Ночи...

«Тяжёлая влажная жара, покрывалом нависая над ликом земли, убила всякую надежду на сон. Жаре словно помогали цикады, а цикадам — воющие шакалы. Невозможно было тихо сидеть в тёмном пустом доме, где гулко отдавались все звуки, и слушать, как панкха хлопает по замершему воздуху. Поэтому я в десять часов вечера поставил свою трость на землю посреди сада, чтобы посмотреть, в какую сторону она упадёт. Она показала прямо на освещённую луной дорогу в Город Страшной Ночи. Звук её падения встревожил зайца. Он выскочил из своей норы и помчался к заброшенному мусульманскому кладбищу, где безжалостно обнажённые июльскими ливнями черепа с отвалившимися челюстями и берцовые кости с утолщениями на концах поблескивали, как перламутр, на изрытой дождём почве. Нагретый воздух и тяжёлая земля заставляли самих мертвецов вылезть наверх в поисках прохлады. Заяц присел, с любопытством понюхал закоптелый осколок лампы и скрылся в тени тамарисковой рощицы.

Лачужка ткача циновок, прикорнувшая к индуистскому храму, была набита спящими людьми, похожими на трупы в саванах. Вверху стояло немигающее око луны. Мрак всё-таки создаёт ощущение прохлады, пусть ложное. Трудно было поверить, что льющийся сверху поток света не тёплый. Не такой горячий, как солнце, но всё же томительно тёплый, он, казалось, нагревал тяжёлый воздух. Прямая, как брус шлифованной стали, пролегала дорога к Городу Страшной Ночи, а по обеим сторонам её лежали тела, скорчившиеся на своих ложах в причудливых позах, — сто семьдесят человеческих тел. Одни — закутанные в белое, с завязанными ртами; другие — обнажённые и при ярком свете чёрные, как эбеновое дерево. А одно — то, что лежало лицом кверху с отвисшей челюстью, вдали от других, — серебристо-белое и пепельно-серое.

«Этот спящий — прокажённый; остальные — усталые кули, слуги, мелкие лавочники и возчики с ближней стоянки повозок. Место действия — главная дорога в город Лахор, а ночь жаркая, августовская». Вот и всё, на что стоило смотреть, но отнюдь не всё, что можно было видеть. Колдовство лунного света разлилось повсюду, и мир пугающе преобразился. Длинная вереница нагих «мертвецов» с окоченевшей «серебряной статуей» в конце не радовала глаз. Здесь лежали только мужчины. Так, значит, женщины были обречены спать в душных глинобитных лачугах, — если только они могли спать! Сердитый детский плач, донёсшийся с низкой земляной крыши, ответил на этот вопрос. Где дети, там должны быть и матери, чтобы смотреть за детьми. В эти душные ночи им нужен уход. Чёрная, круглая, как шар, головка выглянула из-за карниза, и тонкая, до жалости тонкая коричневая ножка свесилась на водосточный жёлоб. Резко звякнули стеклянные браслеты; женская рука на мгновение появилась над парапетом, обвилась вокруг худенькой шейки, и упирающегося ребёнка оттащили назад и водворили в кроватку. Тонкий, высокий визг его замер в плотном воздухе, едва зазвучав, ибо даже чадам этой земли слишком жарко, чтобы плакать.