Эвелин Энтони - Елизавета I

Сжав в кулаки распухшие от подагры пальцы, король на минуту взглянул куда-то вверх; из-за катаракты на одном глазу ему было трудно читать длительное время. Иногда он спрашивал себя, как изменил возраст Елизавету. Подобно многим старикам, он был склонен представлять её такой, какой она была во время их последней встречи — очень стройной, прямой и довольно миловидной, хотя она была чересчур худа, а черты лица — слишком резки. Филиппу были по вкусу маленькие, пухленькие женщины с блестящими чёрными глазами и гладкими, пышными волосами. Он не мог себе представить Елизавету старой; в глубине души он и самого себя считал по-прежнему молодым.

Он позвонил в маленький серебряный колокольчик, и из ниши появился секретарь; возле короля всегда кто-нибудь дежурил круглые сутки. Иногда ночью он вставал с постели, чтобы продиктовать письмо. У него не было министров, способных самостоятельно принимать даже самое незначительное решение. Он любил власть, дорожил ею и не желал ею делиться с кем бы то ни было.

— Запишите приказ капитанам Армады, — сказал Филипп. Секретарь сел за стоявший в кабинете маленький столик и застыл в ожидании.

— Сообщите им, — отчётливо зазвучал его голос, — что король изучил карты приливов и одобряет предложенный маршрут. Он поручает успех их предприятия Всевышнему и приказывает им отплыть в Англию девятнадцатого мая. Когда вы закончите это письмо, я его подпишу. Немедленно отошлите его герцогу Медину-Сидонии.

Филипп внимательно прочёл письмо, а затем поставил в конце свою подпись — два слова: «Я, король». Затем он вышел из кабинета и медленно спустился в свою личную часовню. Здесь он преклонил колени в полутёмной молельне и стал молиться, дабы Бог благословил его начинание и даровал ему победу. Но он ни о чём не просил, ибо Филипп давно уже отождествлял свою волю с Божественным промыслом. Он был королём, и Бог никогда ещё его не подводил.

Елизавета уединилась в своём кабинете в Гринвиче. Было семь часов вечера, и в окна всё ещё лился свет июльского солнца. В комнате было прохладно и тихо; королева сидела не шевелясь; она очень похудела; щёки ввалились, вокруг прикрытых тяжёлыми веками глаз от бессонницы и тревоги залегли чёрные круги. Утром этого дня она получила вести о том, что первые корабли Армады были замечены у берегов Девона. По всему юго-западному побережью Англии пылали сигнальные огни. Она представила себе людей, стоящих возле них на часах, всматриваясь в прибрежный туман; затем кто-то, издав предостерегающий крик, первым вытягивает руку — и вот уже группы стражников на скалах, прикрывая глаза ладонью, всматриваются в движущиеся на горизонте паруса, похожие на грозовые тучи. У берегов Англии появились корабли Армады, теперь повсюду жгли сигналы и били в набат, а во всех городах и деревнях барабанщики призывали народ к оружию. После двадцати восьми лет отсутствия Филипп Испанский возвращался в Англию, и между ним и победой стояла лишь воля англичан к сопротивлению и небольшой флот из быстроходных, но плохо вооружённых кораблей. В Виндзоре под командованием кузена Елизаветы лорда Хандсона была собрана тридцатитысячная армия, которая должна была защитить её от пленения, а шестнадцать тысяч солдат ждали врага в Тильбюри, преграждая ему дорогу на Лондон. Она чуть не расхохоталась, когда государственный совет предложил расположить войска именно таким образом: Бэрли, ещё более поседевший и согбенный, с лицом, искажённым тревогой, настаивал на том, что сохранить жизнь и свободу главе государства важнее, нежели отстоять столицу. Без королевы не будет смысла и причины сопротивляться испанцам и проливать кровь. Если Филипп возьмёт её в плен, с нею падёт вся Англия. Глядя на неё, Бэрли был не в силах скрыть таившийся в его глазах упрёк. Она всего лишь одинокая женщина, не имеющая ни мужа, ни детей, и свобода её страны и жизни всех служивших ей мужчин и женщин зависят лишь от неё одной. Между тем, хотя численность её армий была внушительна, их подготовка оставляла желать много лучшего. Они были необстреляны, не обучены и посредственно вооружены, их набрали в отчаянной спешке среди населения страны, которая не участвовала в серьёзной войне почти тридцать лет. Ни один английский полководец не мог сравниться с герцогом Альбой, а закалённая в боях испанская армия была самой дисциплинированной и опытной в мире; она пройдёт сквозь её войско, как нож сквозь масло. Елизавете это было известно; она понимала: стоит Альбе высадиться на английской территории, как она в скором времени будет мертва, а Филипп войдёт в Лондон. Она тянула время до самого конца, не позволяя бросать деньги на ветер в тщетных попытках превратить сборище новобранцев в боеспособную армию, и настаивала на том, что расходы на содержание флота следует урезать до минимума, пока сами капитаны не стали донимать её вопросами, как им воевать на ветхих кораблях и с матросами, которые едва сводят концы с концами на половинном жалованье. Она изругала их всех и поклялась воевать по-своему, не желая разорять казну и сажать государство в долговую яму, чтобы достичь победы ценой хозяйственного краха. Ей, как и её офицерам, было ясно: если Филиппа не удастся разбить на море, Англии конец, но она понимала также, что если заново покрасить корабли и заплатить морякам полное жалованье, результат от этого не изменится. Она говорила и действовала как скряга и не могла объяснить людям, имевшим все основания опасаться за свою и за её жизнь: что бы ни случилось с ними со всеми, инстинкт велит ей беречь для своего народа всё, что только можно.