Владимир Афиногенов - Белые лодьи

— Я и сам думал об этом, когда ходил в кандалах…

— Только хозяева у нас разные определяются. К примеру, нашим селением управляет ромей, вашим — хазарин. А ромей и хазарин здесь, в Крыму, что два ворона, и друг другу глаза не выклюют… Когда печенеги стали нападать на хазар, то каган обратился не куда-нибудь, а в Византию, чтобы она помогла крепость на Дону поставить… Дружба у них ведётся издавна. Понимают, порознь им нас, славян да алан, гениохов и ахейцев [35] Гениохи, ахейцы — племена, которые пришли в Крым с берегов Кубани. , в узде не удержать, вот и подпирают друг друга. Аристея, Настя по-нашему, древлянка она…

— Древлянка? А замужем за тиуном-ромеем… — удивился чернобородый.

— Так сложилась её судьба… Настя и сказала мне, что навёл хазар на Световидов праздник бывший тиун ромей Иктинос. Видишь, как они заодно — ромеи и хазары, хотя вера у них разная, да помыслы одни — властвовать… Нас обирать! А нам лишь остаётся подставлять свою выю под их хомут и пахать… Потому мечта моя, Дубыня, увидеть реку Борисфен… Ещё с детства, с того злополучного праздника. Умирая, мой отец взял с меня слово, что я, став взрослым, уйду к берегам этой реки. Там Русь наша. Говорят, тоже не следка живётся худому люду, но всё же свои… И под княжеской защитой. Вот для чего мне Бук нужен, Дубыня, чтоб друг вернее верного был… Человек предаст, такой — никогда. Подрастёт, и уйду с ним.

— Возьми и меня с собой, Доброслав, я тоже тебе буду вернее верного, как собака, как Бук твой… — И столько мольбы было в глазах Дубыни, этого издёрганного, но не сломленного судьбой человека, что Клуд сразу поверил ему и сказал:

— Я бы взял тебя, друг. Но после разговора с Аристеей, древлянкой, всё круто переменилось… Я долго размышлял и теперь уже более твёрдо, нежели тогда, при общении с Настей, скажу: да, мы должны не сидеть, а идти будущему навстречу, надо спешить! Пролитая кровь моих родичей требует отмщения. Я задумал, Дубыня, пробраться в Константинополь, найти Иктиноса и от имени погибших на празднике Световида казнить. Настя сказала, что он служит регионархом, начальником над людьми, которые поддерживают порядок в одном из четырнадцати регионов города. Греческий я знаю. И с чем бы мне ни пришлось столкнуться, эту месть я постараюсь свершить. А потом, если убережёт меня бог, уйду в Киев…

— Го-ло-ва! — восхищённо протянул Дубыня. — Такое тоже по мне, Клуд. Да мы не только Иктиноса, а и самого… Я греческий тоже знаю.

— Постой, постой, ты прежде, чем согласиться идти со мной, подумай.

— Ха, Дубыня думает только до пабедья [36] Пабедье — время почти перед самым полуднем. , а сейчас, кажется, уже далеко за полдень!

— Хорошо, только об этом никому ни слова!

Ещё некоторое время пути, и они увидели переправу через Альму и селение. Был уже глубокий вечер. В избах светились лучины, пропитанные бараньим жиром. Пахло кизячным дымом, в клетях блеяли овцы, на реке раздавались голоса запозднившихся рыбаков.

— Видно по дому в середине селения, что живёт там тиун… Так? — обратился Доброслав к Дубыне и, дождавшись утвердительного кивка, продолжил: — Мы едем туда на постой, а ты давай к своим. Утром увидимся у переправы.

Дубыня спрыгнул с повозки и сразу же юркнул в кусты, росшие обочь дороги. Свернул не тропку, ведущую к самому берегу, до боли знакомую с детства. К реке спускались выбитые в камне ступеньки, и там, на воде, покачивалась привязанная за валун лодка, так похожая на ту, которая была у отца, узконосая, с поднятым кверху килем. На нём сушилась сеть. Дубыня шагнул в лодку, сел и зачерпнул рукой воды, смочил разгорячённое лицо, потом перегнулся через борт и жадно напился из Альмы. Вспомнились поездки на тот берег втроём — с отцом и маленьким братом — в Олений лог, где собирали они матери и сёстрам дикую малину, особенно по этой части всё больше старался братишка. Дубыню тянуло с отцом всё дальше в дебри — увидеть оленя и подстрелить его из лука… Иногда это удавалось, и тогда в семье рыбака наступал настоящий праздник. Часть добычи они обязательно оставляли лесным и речным добрым духам, вешая куски свежего мяса на сухие ветки деревьев и бросая их в воду. А в избе разводили большой огонь в очаге, варили оленину в железных котлах, а то и просто жарили её на вертелах. Потом скликали соседей, и от оленя оставались рожки да ножки… Пили бузу, пели гимны богам, плясали до самого восхода Ярилы и расходились довольные, Мать упрекала отца: зачем, мол, всё мясо скормил людям, самим потом нечего будет есть, припрятал бы несколько кусков в холодный погреб. Отец, добрый, сильный, белокурый, хмельной после ночи, улыбался и лез обнимать мать… «Ничего, жена, добро всегда окупается…» — говорил он, и в эти минуты Дубыня очень любил его. Было бы неверно говорить, что только его, он любил и мать, и своего младшего брата, и сестрёнок, и всех тех, кто недавно сидел за длинным дубовым столом, пил их бузу и ел их мясо…