Валерий Есенков: Казнь. Генрих VIII

Рокот тем временем нарастал, приближаясь, как горный обвал. В воротах бедная женщина в изношенном платье, с простыми серёжками в грязных, всё ещё красивых ушах, с морщинистым, измождённым лицом, упала перед ним на колени, заломив руки, истошно вопя:

— Вы поклялись мне рассмотреть моё дело по справедливости, давно обещали помочь одинокой вдове, которую обокрали племянники, а дело так и осталось в суде. Помогите же, помогите же мне!

Это было так удивительно, так неуместно, так славно кстати ему, что философ, легко тронув её косматые грязные волосы, ответил весёлым неуверенным голосом:

— Потерпи немного, добрая женщина. Наш король так ко мне милостив, что спустя полчаса освободит меня ото всех моих дел и сам поможет тебе.

Приободрился и решительным шагом двинулся дальше, навстречу так громко рокотавшей толпе, поминутно говоря про себя:

«Однако посмотрим, поглядим, полюбуемся, чего стоят хвалёные твои добродетели, мастер Мор, уж поглядим, поглядим, поглядим...»

А шум всё рос и крепчал впереди, как гневный рокот морского прилива, бившего в скалы, то широко разливаясь над ослепительной площадью, залитой солнцем, то брызжа вверх узорчатой пеной совершенно неразборчивых слов. На него надвигалась толпа. Она разделена была надвое. В два ряда стояли солдаты, образуя змеившийся узкий проход, то против воли своей выступая немного вперёд под давлением беспокойно колебавшейся массы, то, взявшись за руки, с напряжённым усилием во всём теле и в неприветливых лицах, громко бранясь, пятились и возвращались вместе с массой назад.

От непривычного шума, оглушавшего после тюремной, длительной, непроницаемой тишины, от этой беспокойно колеблющейся плотной массы людей, которая стремилась в каком-то неясном порыве накатиться на него и на его слабый конвой и смести всё, что ни попадётся в яростном гневе на пути, на него накатывалась мутящая слабость, тоже волнами, как рокот толпы.

Мор несколько раз останавливался передохнуть, не глядя ни на кого, стыдливо потупясь, слыша, как голоса из толпы поторапливали его. Солдаты конвоя в молчании ожидали по сторонам. Лейтенант тоже молчал и терпеливо ждал у него за спиной. Двинувшись дальше, стараясь твёрже ступать, приближаясь к живому проходу в неспокойной толпе, Томас Мор прикидывал мысленно, сколько шагов оставалось, чтобы подойти к эшафоту.

Дали бы коня...

Но вместо коня неожиданно припомнился старый солдат и та добрая усмешка на простодушном лице, с которой ветеран многих войн вчера вечером говорил, как хорошо умереть на скаку, застигнутым верной пулей или стрелой, с отчаянным криком мчась на врага. И отчётливо подумалось вдруг, что он тоже идёт на врага и что его сейчас ждёт та же счастливая, лёгкая, быстрая смерть. Один только вздох... Костлявые плечи распрямились сами собой, Мор зашагал почти быстро, упруго, с решительно поднятой вверх головой, ощущая прохладу в затылке, ласкаемом ветром.

Толпа приняла его оглушительным рёвом. В тесном проходе воняло пылью, потом, вином. Потемневшие лица солдат были неприветливы и неподвижны. За солдатскими спинами почти не было видно людей. Кто-то громко смеялся, кто-то визгливо кричал, кто-то сорванным голосом пробовал петь, кто-то остервенело бранился с соседом, теснившим его.

Смех, крики, песни и брань заглушали в душе всё постороннее, страшное, не позволяя размышлять, углубляться в себя. На душе становилось всё отчаянней, бесшабашней. Приговорённый почти побежал по извивавшемуся, точно живому проходу. Конвой торопился за ним. Лейтенант отставал и неприлично для его чина рысил.

Так приблизился к эшафоту.

Эшафот явным образом был сколочен поспешно. Неуклюжая клетка наскоро ошкуренных брёвен была не совсем ровно обшита толстыми досками. Наверх вели узкие крутые ступени без перил.

Мор дышал тяжело и страшился споткнуться на этих шатких ступенях. Тогда поднял вопрошающе голову и увидел глаза беспокойно стоявшего Кингстона, ободряюще улыбнулся, с весёлым видом протянул руку и очень громко, внезапно поднявшимся, наполненным голосом попросил:

— Помоги мне взобраться, Уилли, назад я ворочусь сам собой.

Кингстон вздрогнул и с торопливой неловкостью подал ему дрожащую руку.

Одолел с его помощью все пять ступеней и встал на краю эшафота.

Было пусто метров на двадцать вокруг. Впереди всех сидел Томас Кромвель верхом на сером коне, покрытом красной попоной, сидел важно, отвалившись назад, самодовольно выпятив тонкие губы, с презрением глядя перед собой. На этот раз на нём был чёрный плащ и чёрная шляпа. Тотчас за Кромвелем в три ряда застыли солдаты в кирасах и касках, ощетиненные стальными наконечниками копий и алебард. За спинами солдат бушевала толпа.