Евгений Кулькин - Обручник. Книга вторая. Иззверец

И поскольку Аспирант до конца не понял о чем речь, пояснил:

– Давай молиться, чтобы это было не так.

А на второй день, придя на свое дежурство, Аспирант был шокирован. Теперь уже в последний раз.

Хотя, глядя со стороны, нельзя было заметить чего-то выходящего из ряда.

Санитар провел его через длинный коридор в самый конец психиатрического отделения, только вместо того, чтобы повернуть налево, поворотил в противоположную сторону.

– Ну вот, – сказал, открывая какую-то дверь, – мы и дома. И втолкнул Аспиранта в комнату без окон.

Это сдуло с его лица улыбку, с которой он постоянно проходил по этому самому коридору.

– Вот и еще одна наивность пошла по рукам.

Это санитар, кажется, сказал другому служителю психушки. А может, и ему.

Поскольку и дураку становится понятно, что грубая реальность вторглась и в его жизнь.

И на память пришел разговор, который состоялся с больничным выпивохой отставным конюхом.

– Мне жалко тебя, – сказал тот.

– Почему же? – поинтересовался Аспирант.

– Фальшивую жизнь ты влачишь.

На эту фразу не обратилось особого внимания. Мало ли что может молоть человек в пьяном виде.

За ним пришла через полчаса полустаруха с полосатой робой через левую руку. Вздохнула и произнесла:

– А не ты это все в «аквариуме» сидел?

Без подсказки Аспирант понял, что она имела в виду комнату со стеклом, которая отделяла Оракула от него в пору, когда они вели, как он теперь понял, пристальное общение.

Она подождала пока он – при ней – переоденется, и сказала:

– Хоть не святое место у нас, а пусто не бывает.

Старуха не очень аккуратно затолкала в мешок его одежду.

А он ехидно подумал: вот результат его мучительного самоучительства, того сверх, что он имел в университете. Не иначе, как черт его дернул…

Ведь размышляя о будущем психиатрии и думая открыть в ней что-то этакое, в какой только власти времени он ни оказывался. Но теперь впервые над ним давлели бесшумные, как застоявшиеся мысли, песочные часы.

Нет, их рядом не было. Но ощущение, что они есть, не проходило. И если включить чуть громче звук, можно услышать шорох времени. Продолжение той самой фальшивой жизни, на которую намекал вечно пьяный отставной конюх.

Часто он запросто свыкался с тем, что его ожидает.

Но тут, когда из-за отсутствия окон не видно тополей, что с гимназической стройностью окружали психушку, начинало давить что-то далекое от обыкновенной тщеты. Он был больше чем уверен, что произошла, конечно же, ошибка. Санитар перепутал направление. Старуха же, по заведенной уже привычке, принесла ему больничную одежду. Сейчас кто-то пороется в его документах и обнаружит…

И он с ужасом вспомнил, что забыл дома свой аспирантский билет, который, собственно, и служил пропуском в психиатрическое отделение.

А почему же его нынче не задержали на проходной?

Старуха, еще какое-то время поохав, уже совсем собиралась уйти, когда неожиданно поведала:

– Ты, наверно, слыхал, что прознатель-то руки на себя наложил?

– Оракул? – встрепенулся он.

– Да кто его знает, – сказала кастелянша. – Что конец света-то все предсказывал. Нынче ночью на простынях повесился.

Аспирант, поскольку рядом не было стульев, опустился прямо на пол.

А сразило его известие вовсе не тем, что было неожиданной дивью, а что именно нынче ночью, размышляя об Оракуле и как бы присовокупляя его судьбу к судьбе некого литературного героя, вот так – запросто предсказывающего будущее даже в более мелком масштабе, – он подумал как раз вот о таком исходе.

Неужели Оракул прочитал эти мысли и решил не огорчать его ожиданий?

Но на этом дивь его не окончилась.

Через какое-то время за ним пришел давешний санитар, тот, с кем он столько раз преодолевал коридорное расстояние, чтобы оказаться рядом с «аквариумом», и буркнул себе в бороду:

– Пошли!

И Аспирант??? обрадовался.

Значит, разобрались.

И теперь, если не попросят прощения, то хотя похохочут над его нынешним внешним видом.

Они пересекли коридор наискось, и Аспирант, сам того не ожидая, оказался в «аквариуме».

Только не вовне, как было всегда, а внутри его.

На полу им увиделась пуговица.

Может, она как раз и принадлежала Оракулу.

Куда ее спрятать, коли карманов на больничной паре нет.

Сунул в рот.

Пуговица горчила, словно был не до конца кем-то допользованной таблеткой.

Еще – и опять же на полу – он заметил отрывок какого-то листка.

Поднял.