Алексей Югов - Отважное сердце

Сперва богатырь больше отшучивался. И всё-то выходило у него до чрезвычайности просто, будто и рассказывать не о чем.

— Да уж что говорить! — добродушно начинает он и сегодня. — Знамо, что побили их крепко. Уложили их там, на болоте, немало, рыцарей этих. А и сам ихний герцог Биргер насилу утёк от Ярославича: живо коня заворотил! А всё-таки Александр Ярославич большую ему отметину положил копьём на лицо до веку не износить! — И, сказав это, Гаврило Олексич вдруг ожесточился и суровым голосом произнёс: — Да и как их было не бить? Пошто вы в чужую землю пришли кровь человеческую проливать? Пошто у нас, у Новгорода Великого, водный путь хотите отнять? Зачем море закрываете? Задушить, стало быть, хотите? Русский народ сам кровопролития не затевает, это уж нет! Ну, а если незваны гости к нам ломятся — тут руке нашей от сохи до меча дотянуться недолго! Я ратай, [8] Р а т а й — пахарь. я и ратник!

Он замолк. Но тут снова и снова Гринька в нетерпении принимается теребить Олексича за рукав:

— Дядя Гаврило, а расскажи, как ты на шведский корабль по доскам взъехал. Ну, расскажи!

— На коне взъехал… И што тут рассказывать!

Гринька не унимался:

— Нет, а как чуть королевича шведского не захватил!

— А вот же не захватил! — мрачновато ответствовал Олексич. Но тут, видно, неудержимые поднялись в его памяти воспоминания, и, уступая им, неразговорчивый богатырь рассмеялся и добавил: — Худоногий он был у них, королевич-то. Вроде как расслабленный. Привезли они его с собой из-за моря нарочно: на новгородский престол сажать. Ишь ты ведь! — воскликнул в негодовании Олексич, как будто всё это сейчас происходило, а не десять лет назад. Рассказ его продолжался: — Ну, пришли мы, сам знаешь, на реку Неву, в устье Ижоры — речка такая впала в Неву. Ино там они и вылезли, шведы, из кораблей на сушу. Видимо их невидимо! Девять тысяч кованой рати. Девять тысяч! — повторил Олексич, потрясая рукой. — Ну, а нас-то всех вместе, и с ладожанами и карелой, и до тысячи не дотягивало. Ну, да ведь где же Александру Ярославичу было воинов собирать! Кто с ним был, с теми и ударил… Грянули мы на них внезапно. Они думали: мы рекой Волховом поплывём, а мы прямиком через леса, через болота — прямо на устье Ижоры. Возов с собой не брали. Александр Ярославич нам даже и щитов не велел с собою брать: «Меч верней щита!»

Подошли мы к их стану, солнышко взошло уж высоко. Ну, вот этак… Олексич показал рукою. — Словом, бойцу с коня копьём достать… Но уж всё ихнее войско на ногах, гудит! Трубы поют звонкие, в медные тарелки бьют, в бубны великие колотят! Мы смотрим. А из бору ещё не выходим… Но вот Александр Ярославич расставил нас всех — и дружину свою, и полк весь: кому откуда ударить. Сам он на белом коне боевом. Вот вижу, поднял он меч свой… Слышу, крикнул: «Вздымайте знамя!» И враз опускает меч: «Вперёд, за отечество!» Ну, тут уж и ринулись мы все из тёмного бору! Бурей!

Олексич зажмурился: должно быть, так, с закрытыми глазами, ещё явственнее поднимались в его душе образы великой битвы, ещё слышнее становились ратные крики, ржанье коней, шум и звон давно минувшей сечи…

Гринька слушал, не смея дыхание перевести, боясь пошевелиться. И только тогда, когда нестерпимо длинным показалось ему молчание друга, мальчуган охрипшим от волнения голосом спросил:

— А отчего у них трубы трубили?

— А! Трубы-то? — отвечал, как бы очнувшись, Гаврило Олексич. — А это, видишь ли, паренёк, как раз королевич ихний на берегу обход войску делал. Сановники с ним, свита, сам герцог. Рыцари вокруг него — как за стальной стеной идёт! А мне с коня-то всё видать как на ладони… И со мной молодцов немало новгородских. Дружина добрая подобралась! Молодцы — не выдавцы! Все мы из одной братчины были — кожевники, чеботари. [9] Ч е б о т а р ь — сапожник. Костя Луготинич, Юрата, Намест, Гнездило… Как железным утюгом раскалённым в сугроб, так и мы в гущу в самую этих шведов вломились. Даром, что кованая рать зовётся, в панцири закованы с головы до ног, и шеломы-то у них не людские, а как ведёрко глухое железное на голове, а против рта решётка. Поди-ка, дойми такого! А ничего: секира прорубит! Ломим прямо на королевича… Тут дворяне его переполошились, хотят на руки его вскинуть да и на корабль. А он им не даётся: зазорно ему. Однако испугался… Герцога, видать, нету уже при нём.

Вот уж он, герцог, на вороном коне мчится наперерез Ярославичу. Тоже в панцире весь. Только решётка на лице откинута, усы, как рога, в стороны топорщатся… Нет-нет да и осадит коня, да и зычно этак крикнет по-своему, по-латынски, воинам своим… И те заорут ему вослед… Опамятовались: бьются крепко.