Сейчас он нашел в своей душе оправдание тому, что тайно от спутников захватил оружие. Ощущая холодное прикосновение пистолета к телу, он чувствовал, что обретает потерянное равновесие. Талыбов сунул руку в карман, погладил отполированную гладь металла и только после этого тронул коня.
***
Мелкие камни, сорвавшись со скалы, с шумом скатились вниз. В ущелье раздался гром. Часовой открыл глаза. «Началось», — подумал он. Тревожно забилось сердце. Он поднял винтовку, взялся за затвор. Пальцы, казалось, одеревенели. Он услышал близкое ржание коня, и шагах в тридцати от скалы показался всадник.
— Стой, буду стрелять!
Ему никто не ответил. Часовой, прижав приклад к животу, что есть силы тянул затвор, но ничего не получалось.
«Пропал я», — подумал часовой, готовый заплакать от страха и сознания своей беспомощности. «Кербалай убьет меня», молнией пронеслось в его голове.
— Эй, Расул!
Человек, которого он звал, грелся у костра, разведенного в гроте. Он держал руки над костром так, что издали они напоминали крылья птицы. Расул стоял, подняв воротник шубы, оттого не слышал крика товарища. Если бы в этот миг сорвалась скала и завалила вход в грот, он бы ничего не знал.
— Ой, это же Абасгулубек!
Ужас охватил часового. Словно боясь потерять равновесие и упасть, он прислонился к скале.
«Разве можно выстрелить в Абасгулубека! Говорят, что пуля не берет его».
— Стойте!
Абасгулубек дернул уздечку, остановил коня.
Абасгулубек не раз глядел в лицо смерти, терял друзей и товарищей, но смириться с этим никогда не мог. Смерть казалась ему трагической нелепостью, чем-то противоречащим человеческому естеству и сознанию. Он дорожил своим именем, никогда не поступался честью, но этот окрик заставил его осознать, что сейчас может прогреметь выстрел и все понятия чести и доброго имени развеются вместе с дымом выстрела. Если часовой и промахнется, ои вспугнет коня, и тогда конь и всадник скатятся в ущелье. Но возврата нет.
Абасгулубек дал знак Халилу остановиться. Часового за скалой не было видно, и ему стало не по себе от ощущения, что обращается не к человеку, а к безжизненному камню.
— Мы — гости Кербалай Исмаила. Мы едем к нему! — крикнул он, сложив руки рупором.
Казалось, он говорил со сцены огромного театрального зала, а стоустый хор за его спиной повторял: «Мы едем к нему... Едем к нему... к нему...» Словно стоявшие в отдалении друг от друга глашатаи повторяли слова Абасгулубека, и, таким образом, голос его катился до самого Кербалай Исмаила.
— Кербалай — гостеприимный человек, но сейчас он болен. Никого не принимает, — крикнул часовой.
Абасгулубек двинул коня вперед.
— Гостю говорят: «Добро пожаловать».
— Гость — посланец аллаха, но сейчас вы пожаловали не вовремя.
— Сообщите Кербалаю, что к нему едет Абасгулубек Шадлинский.
Все это время часовой боялся признаться даже себе, что узнал всадника, но эта фраза свела на нет его решимость. Он помнил те дни, когда Абасгулубек привез в Карабаглар останки убитого сына Кербалая. И каждый раз, когда заходил разговор о гибели Ядуллы, все с благодарностью вспоминали Абасгулубека. Он видел, с каким уважением, чуть ли не с шахскими почестями, встречали Абасгулубека в Карабагларе, и теперь боялся, что вызовет гнев Кербалая, если не окажет должного уважения гостю. Он подумал: «Кто я такой, чтоб ссориться с Абасгулубеком?»
— Вы один, бек?
— Нас трое. Кстати, кто ты такой? Никак не разгляжу.
— Вряд ли вы меня помните, бек. Меня зовут Самандар.
— Самандар?
— Я прислуживал вам в доме Кербалая в день похорон Ядуллы.
От этих поминок в памяти Абасгулубека остались лишь огромные блюда, на которых возвышались горы плова. Он не помнил лиц — печальных, изборожденных морщинами, почерневших от горя. Он зримо представлял лишь лицо Кербалая, нервно перебирающего четки. Все остальные сливались в одно — ядовитое, мстительное лицо. Как тут помнить Самандара?
— Раз ты знаешь меня, окажи небольшую услугу.
— Вас правда только трое?
— Неужели я стану обманывать?
— Хорошо, подождите немного.
Самандар надел папаху на винтовку так, чтобы она чуть виднелась из-за скалы — пусть думают, что он тут, — а сам побежал в пещеру.
Стало тихо. Ожиданье тревожило и угнетало Абасгулубека.
Он тронул поводья. Конь сделал несколько шагов. Абасгулубек увидел винтовку с насаженной на дуло папахой. Конь, подняв голову, потянулся к колючке, растущей на скале. На холке, на шее коня лежал снег. И каждый раз, когда конь закрывал глаза, с ресниц сыпался иней.
Читать дальше