Валентин Гнатюк - Святослав. Хазария

Князь постоял, угрюмо глядя себе под ноги и держась за луку седла, подумал, потом отпустил седло, отяжелевшим шагом прошёл немного в сторону и осторожно опустился на траву. Стременной мигом расстелил попону, и Святослав едва успел прилечь на правый бок, как тут же забылся глубоким долгим сном, похожим на беспамятство.

На Киевщине справляли Семиярило, или Семик-день, который приходится на седьмой четверг после Богоярова дня.

С самого утра девушки украшали берёзы и водили вокруг них хороводы.

Коляда забежала к Овсене, и они вместе пошли за околицу. Там девушки, взявшись за руки, уже вели коло вокруг старой высокой берёзы, украшенной лентами, мехами-кунами и золочёными орехами. Девушки пели:

В это время девушки принесли настоящие воинские меч и щит. Меч воткнули подле берёзы, а щит прислонили к стволу – Берёза стала мужем. Увидев подходивших Коляду и Овсену, девушки остановились, потом подхватили Коляду под руки и повели к берёзе, напевая:

Повенчали Коляду с Берёзой, чтоб достался ей муж смелый и храбрый, настоящий витязь и защитник.

Хотели и Овсену повенчать – Овсенка, мол, у нас тоже незамужняя, да кто-то цыкнул:

– Не знаешь, что ли, дитя у неё есть…

– Дитя? Да от кого же?

– Про то неведомо, а она никому не сказывает…

– Ну, значит, ждёт, надеется, авось сыщется муж-то…

– Тогда давайте Любавушку с Берёзою венчать, она у нас самая старшая!

И девушки, весело смеясь, опять запели и заплясали вокруг дерева.

И повсюду в больших градах и малых весях девушки пели песни Семиковой Берёзе, и повсюду венчали ей незамужних девушек. А расходясь, каждый нёс от Берёзы домой гостинец – золочёный орех или пёструю ленточку, а то и шкурку звериную, мехом играющую.

А в стольном граде Киеве Наместник Великого Могуна правил перед богами требы, как в древние дни, и каждый вспоминал свой Род и Родичей, благодарил уходящего Яро за силу, данную им земле и растениям, зверям и птицам, и роду русскому, чтобы они жили и радовались. А девушки, кто не нашёл этой весною суженого, приходили к Семиковой Берёзе и венчались с ней, прося мужа достойного.

Княгиня Ольга шла в сей день в деревянную церквушку, что опять византийскими зодчими была отстроена после сожжения, и слушала там службу. И семиковых орехов не ела, и даров богам славянским не приносила. А народ киевский на то неодобрительным оком посматривал, но Гарольд с Варяжской стражей был начеку – во все концы Киева разослал своих людей, чтобы следили за порядком и предотвращали бесчинства.

А мать Ольга, вернувшись с богослужения, сидела в своей высокой гриднице и думу думала про то, чего и быть-то вовсе на самом деле не может, а именно чтоб русичи были подобны византийцам, с понятием да обхождением, с кротостью да страхом пред князем и богом. Вот было б тогда лепо, пристойно! Да где там… Понятия кротости да страха божьего – они ведь не сами по себе у византийцев, а от веры Христовой, а нашему люду хоть кол на голове теши, никак не отворотятся от своих идолов и не прильнут к новой вере.

Послышался негромкий стук в дверь, и в гридницу вошёл отец Алексис.

– Дай Бог тебе здоровья и благополучия, мать наша княгинюшка! – приветствовал духовник Ольгу с почтительным поклоном. – Хотя и виделись нынче…

– Что скажешь, святой отец, чем порадуешь?

– А тем, матушка княгиня, что, слава Богу нашему Иисусу, – тут священник привычно перекрестился, на миг кинув взор к небу, – наконец-то спокойнее стало в Киеве. Вот только с утра бесов тешат, позорища устраивают. Зато кудесники все на мовь в леса подались. Гарольд за порядком в граде бдит крепко, только жаль, не смог изловить зачинщика смуты – кудесника Избора. Про Избора Гарольд мне рассказывал, что посыльный настиг-таки кудесника оного у самой Берестянской пущи и хотел смутьяна в Киев препроводить, да не смог.

– Неужто старик одолел в схватке молодого сильного воина из княжеской дружины? – с сомнением вопросила Ольга.