Ирина Чайковская - Дело о деньгах. Из тайных записок Авдотьи Панаевой

Глядя на нее в этот момент, я не уставала поражаться. Куда девалась одутловатость лица, недовольная гримаска, тяжелые складки возле губ?! Складки разгладились, лицо сияло прежней молодостью и жизнью, вместо гримасы на губах играла кокетливая улыбка. Кстати, о волосах. Приглядевшись к ним внимательнее, я заметила, что это парик. Впоследствии Мари подтвердила мои предположения. Слуга доложил, что пришел герр Огарефф.

Он остановился в дверях гостиной, с некоторым удивлением оглядывая сидящих. Я догадалась, что он не ожидал, что будет не один. Огар – в совсем не переменился. В нем легко было узнать того симпатичного светловолосого господина, какого я когда – то знала в Москве. Даже выражение светлых глаз, наивное и одновременно слегка хитроватое, не поменялось. Пожалуй, гуще стала борода, а лоб выше из – за поредевших волос.

Мари представила Огар – ва немцам, и, судя по их лицам, они также не ожидали встретить мужа фрау Огарефф. Мне Огарев был рад еще и потому, что я была его соотечественница, не требовавшая особого обращения. Перешли в столовую, где все тою же фрау Бенц был накрыт стол для ужина. Мари посадила нас с Огар – ым рядом, а сама села между немцами.

Ужин этот запомнился мне как комический. Со стороны Мари и немцев монотонно звучала немецкая речь, все трое, не исключая Мари, пили рейнское вино, с равномерными интервалами поднимая бокалы. Огар – в же сразу попросил водки, набрал полную тарелку еды, но ничего не ел, только пил и говорил, говорил. Обращался он ко мне, но при этом всем корпусом поворачивался в сторону Мари, добросовестно обсуждавшей по – немецки со своими двумя кавалерами проблемы театра и классической немецкой философии. Огар – в громыхал по – русски, заставляя немцев вздрагивать и нарушая стройность и порядок чинной вечерней трапезы.

Помню его тост за еще не родившееся дитя, которому он, его отец (так было сказано), завидует. Этот ребенок родится среди свободных людей, в то время как на родине его родителей большая часть населения – рабы. Но он постарается, чтобы хотя бы возле себя дитя не видело людей, уподобленных скоту. Он уже освободил несчастных рабов и теперь осчастливит их вольным трудом на созданной им фабрике.

Зная дальнейший ход событий, могу сказать, что писчебумажная фабрика, которую Огар – в действительно построил на последние свои деньги, рассчитывая, что она будет приносить доход, была подожжена самими же «освобожденными» им крестьянами, по – видимому, в уплату барину – благодетелю за свободный и счастливый наемный труд.

А в тот вечер Огар – в выпил сверх меры и призыв к «освобождению труда» прозвучал с такой оглушительной силой, что немцы поневоле замолкли и повернули к нему свои побледневшие испуганные лица. Мари пришлось вмешаться и объяснить своим гостям, что герр Огарефф взволнован предстоящим отцовством и не может сдержать своих чувств по этому поводу… Сам Огар – в, прекрасно владевший немецким, не сказал в этот вечер ни единого немецкого слова.

Ребенок Мари родился преждевременно. Полагая, что успею к родам, назначенным «герром профессором» через месяц, я с Пан – ым отправилась в Дрезден. Там нас и застало известие о рождении у Мари мертвого младенца. Увидела я ее только спустя неделю после ужасного события. Не могу представить, что с нею происходило до этого, при мне она была совсем безумная. То вдруг начинала рыдать, то царапала себе лицо и рвала свои и без того негустые волосы, то вскрикивала и громко проклинала судьбу.

При ней бессменно находился бедный Огар – в, старавшийся ее успокоить и привести в чувство. Улучив момент, когда Мари, совершенно обессиленная, прилегла, я отозвала Огар – ва в сторонку и спросила, как проходили роды. Оказывается, все случилось неожиданно. Мари, неопытная как все роженицы, только в самый последний момент попросила фрау Бенц позвать акушерку и послать за Огар – ым. Акушерка едва успела к родам, а к приходу Огар–ва все закончилось. Он увидел на руках у акушерки скрюченное синюшное тельце и постарался взглянуть в лицо мертвого дитяти. Жалобное его выражение сильно его поразило.

– Бедный, бедный недоносок! Он шел из одного мира в другой и оказался в третьем, в царстве смерти. У него была такая трогательная мордочка, такое беспомощное невесомое тело… Как может Бог допускать такие смерти! Как люди могут верить в Бога, допускающего смерть новорожденных!

Знала ли я, слушая эти горькие богохульные восклицания Огар – ва, что и мне будет суждено пройти через потерю новорожденных детей и что самое жгучее горе принесет мне смерть сына Ивана, четырехмесячного пуховолосого птенчика, как две капли воды похожего на Некр – ва.