Авраам Иегошуа - Путешествие на край тысячелетия

Похоже, однако, что этот исмаилит — сама уступчивость и кротость во все время их путешествия сюда — теперь все больше прибирает у своим рукам власть на корабле, да настолько, что сейчас Бен-Атар даже страшится сойти в трюм поглядеть, что он еще прибавил к своему связанному, шевелящемуся товару. Унылая тоска все больше охватывает душу магрибского купца, ему не хочется присоединяться к первой и единственной отныне жене, которая сразу же по возвращении укрылась в своей каюте на носу, и вот он отправляется на поиски молодого раба-язычника, чтобы тот заварил его любимый настой из пряных трав, — но, к его изумлению, Париж словно проглотил черного юношу, никто не знает, куда он исчез, а Абу-Лутфи даже не дает себе труда искать пропажу, как будто, нахватав такое множество новых рабов, он уже не нуждается в прежнем. Между тем ночь вокруг становится все мрачнее, и страх еврейского купца тоже растет от часа к часу — он стоит, опершись на палубные канаты, вокруг него лихорадочно суетятся матросы, готовя корабль к отплытию, а он молча, запавшими тоскливыми глазами всматривается в тонущие во тьме огоньки маленького города, словно опять надеется различить то далекое место, где похоронена его вторая жена, и ему вдруг остро хочется присоединиться к ней в ее могиле и согреться ее теплым прахом, вместо того чтобы вот-вот оказаться вновь ввергнутым в пучины холодного океана.

В мерцании третьей ночной стражи латинский треугольный парус наконец вздымается и вздувается во всей своей красе, и теперь, сдается, ничто и никто уже не может воспрепятствовать этому старому сторожевому судну двинуться вниз по реке к океану и там, среди его валов, проложить себе обратный путь на жаркую родину. И в белесом молочном свете пасмурного утра Абу-Лутфи будит своего еврейского компаньона, который так и заснул на старом капитанском мостике, устало завернувшись в пустые мешки из-под пряностей, и извещает его о прибытии юной пассажирки, которая уже стоит на берегу, точно большой клубок шерсти, поддерживаемая с обеих сторон родным отцом и его новой женой , и лицо у нее пламенно багровеет, потому что перед уходом ее плотно закутали в теплые новые одежды, чтобы защитить от любого ветра и бури.

Оказывается, однако, что не только она одна поднимается сейчас на корабль, уже взвивший свой нетерпеливый парус, ибо в разрывах утреннего тумана глаза Бен-Атара удивленно и растроганно распознают знакомую маленькую фигурку рава Эльбаза. И выясняется, что этот андалусский рав остался верен своему решению не подвергать сына, пусть он и мнимый больной, тяготам и риску морского пути и довериться обещанию Абулафии и его жены вернуть мальчика в Андалусию по суше, чтобы обменять на их несчастную девочку, но вот в том, что касается его самого, изменил прежнему намерению и теперь решил присоединиться к экспедиции, но отнюдь не потому, будто хочет, поскорее вернувшись в Севилью, получить обещанное вознаграждение, — нет, главным образом затем, чтобы своим бесспорным, постоянным и верным присутствием доказать североафриканскому нанимателю, что он, рав Эльбаз, не из тех, что бросают или, упаси Боже, предают взятую на себя задачу — защитить статус и галахическую дозволенность второй жены. Пусть Всевышний решил забрать эту молодую женщину к себе и навеки укрыть ее на левом берегу далекого Парижа, но ее благородная фигура и прямая осанка так глубоко врезались в душу рава, а ее шелковая накидка и кисейная вуаль так живо еще развеваются перед его мысленным взором, словно вздуваемые сладостным ветерком, что он не забыл и никогда не забудет ни ее саму, ни все те речи, которые он произнес в ее защиту в винодельне Виль-Жуиф и в синагоге Вормайсы и которые по сию пору алмазным блеском сверкают и искрятся в его памяти, рядом со всеми теми галахическими цитатами и высказываниями мудрецов, которые он произнести не успел, но которые бережно хранит тем не менее в душе — на тот случай, если вдруг понадобится употребить их в очередном состязании умов в защиту следующей, уже второй второй жены.

Растерянный, взволнованный и слегка испуганный, поднимается рав Эльбаз со свертком вещей на палубу и бросается на шею Бен-Атару, пряча на его груди свою верность ему и свой страх перед предстоящим путешествием. И на мгновенье кажется, что они тайком обмениваются слезами. И так как, с этого дня и далее раву в его каютке на носу корабля придется ночевать одному, а молодую пассажирку, понятно, нечего и думать оставлять на ночлег в трюме, то ее помещают в одной каюте с Эльбазом, но, разумеется, не раньше, чем там устанавливают легкую деревянную ширму, чтобы их разгородить. И вот уже госпожа Эстер-Минна спешит взбить им обоим подстилки, стелет теплые одеяла и с силой прижимает к груди дрожащую девочку, стараясь умерить ее панический страх, а Абулафия между тем, уступая просьбам Абу-Лутфи, спускается в трюм взглянуть на товар , который нетерпеливо шепчется там в ожидании часа отплытия. Но когда он возвращается оттуда, весь красный и возбужденный увиденным, то не говорит ни слова ни новой жене , ни своему дяде, чтобы еще чем-нибудь не задержать долгожданный час отплытия.