Марк Веро - Оазис человечности. Роман-притча

Как часто бывает, что за мгновениями трогательной радости и счастья идет размеренное существование. Время, кажется, утекает бессмысленно. Жизнь проходит, и из пережитого останется, не погибнет лишь то светлое чувство, которое согревает сердце. И когда ничего иного не остается, оно хранит надежду и смелость смотреть в будущее в ожидании чего-то, что выходит за пределы будней. Хочется проживать золотые, светлые дни, утерянные навсегда, чтобы они вновь и вновь захватывали настоящее. Вновь хочется познать ту радость жизни, что уносит в безбрежные дали, когда краски мира, звуки и запахи становятся необыкновенно острыми, когда они напоминают безмятежное детство, даруют радостное забвение. Благодать снисходит с порывом ветра. Спокойствие наполняет сердце, и верится, что исполнятся самые безумные мечтания отчаянного юношества.

Но вот опять все закончилось, и жизнь потекла своим чередом. И через несколько дней, недель все кажется невозможным и заранее обреченным, нелепым для той реальности, в которую попадаешь после ночи мечты. Безумный сон обрывается, а ведь это все было!

Так нет же! Память, словно в назидание нам, спешно прячет прожитые мгновенья счастья, будто играясь. Как дразнят, бывало, маленького ребенка: покажешь забавную игрушку, он смотрит с широко открытыми глазами, всем своим юным существом выражая безмерное любопытство; спрячешь за спину, и с невозмутимым видом возглашаешь: «А уже ничего и нет! Это надо заслужить хорошим поведением! Будь хорошим, прилежным мальчиком и получишь это!». И верх насмешливости Мнемозины, этой придирчивой богини памяти, – это дать вкусить человеку все «прелести» прожитых страданий и перенесенных ужасов, которые оставляют след на всю оставшуюся жизнь. И как бы ни стремился человек поскорее забыть – не удастся! Таково уж людское счастье, или вернее, несчастье – заново перекручивать до мельчайших подробностей сцены из ушедшего навсегда прошлого. Но прошлое никогда не уйдет окончательно: оно может забиться в потаенные уголки души, ожидая своего часа, но не покинуть уютную обитель. А при случае захватить врасплох жертву, чтобы напомнить о себе самым бесцеремонным способом, и такое нередко происходит в самую неподходящую пору жизни.

Облако свинцовой пыли вихрем поднялось в воздух, по дороге застучали сандалии стройной ножки, женственной и красивой даже в этот миг. Поспешен был этот бег, порывист и тревожен: слишком тягостные волнения и события ему предшествовали.

Таинственная беглянка беспрепятственно пересекла дорогу: в этот ранний час все было еще тихо, и только зарево рассвета провозвещало новый день.

А между тем в промежутках между домами заблестели мраморные колонны, отражая лучи утреннего солнца. По мере приближения грандиозное здание стало все четче обрисовываться. Это был древний храм продолговатой формы: сверху он напоминал вытянутый в длину неправильный прямоугольник, и его слепящие своды обдавали теплом и беспричинной радостью. Еще издали ощущался дух храма: наверняка в нем не раз божества благословляли римлян и принимали подношения. Но достоверно судить об этом мешало одно обстоятельство: храм был заброшен и ни одного смертного нельзя было усмотреть ни в окрестностях, ни возле самого храма. Глубокое одиночество сквозило и в самом облике здания: кое-где не помешало бы восстановить истертые временем своды. Бросалось в глаза и то, что окружало храм – густая растительность, пусть и обледеневшая от дыхания зимы. На подступах царил полный природный хаос или гармония, смотря с какой стороны посмотреть, так что пробраться вовнутрь, по ступеням, заросшим кустарником, было не так просто.

Девушка замерла, сомнения одолевали ее. Но даже в миг тревоги вера не покидала ее; и благородная осанка, великодушные глаза ее внушали почтение. Так, высокая душа, преодолев земные страдания, замирает в предчувствии нового этапа жизни, и трепет охватывает ее и на какой-то миг сковывает желания и устремления.

Прождав так несколько минут, юная чистая душа успокоилась, насколько это было возможно. Решимость вспыхнула, как лучина в костре, занялась пожаром сердца. И направив стопы к ступеням, ведущим в храм, отважная девушка стала продираться сквозь непроницаемые заросли кустарника. Твердый от зимнего холода, он до крови царапал, прорезая тонкую тунику. С трудом добралась она до входа и оперлась одной рукой о массивную колонну. Тяжелые своды нависали сверху, грозясь вот-вот обрушиться, стены все испещрены рисунками злаковых и культурных растений. Были тут и виноградные лозы, которые, казалось, готовы были обвиться вокруг утомившегося путника, защитить и скрыть его от любопытных глаз, напоить, чтобы беды скорее забылись; здесь же были нарисованы и амфоры различной формы; были и сценки из жизни обычного сельского труженика. Прочие витиеватые рисунки были неясного смысла, но, наверное, повергали глубоко верующих людей в благоговейный страх и трепет – тогда-то и рождались столь важные под всяким божьим сводом почтение перед неведомой силой и осознание собственной немощи.