Олег Фурсин - Моисей, кто ты?

Поспешил с объяснениями врачеватель. Дескать, место отходит, к которому малыш был прикреплён в утробе, это правильно.

– Я бы сказала, что всё сначала началось, – недоумённо повторяла она. – Все с начала самого, а я так устала…

Но ей пришлось ещё потрудиться, прежде чем она услышала снова крик…

Несмотря на свою усталость, она его расслышала.

– Дядя, – сказала она, едва дыша, замолкая через слово, – дядя, ты знал…

И впервые в глазах её отразились недоверие, а за нею испуг.

Жрец накинул на голову покрывало. И кликнул в приоткрытую дверь своих бритоголовых.

Они вошли, как входит судьба в жизнь каждого отдельного человека: бесцеремонно, не соблюдая приличий, не спрашивая ни о чём.

Моя осведомительница уже ощущала несуществующий меч над головой все последние часы, теперь же он был занесён.

– Выпей, девочка моя то, что дают. И ничего не бойся, – сказал Бакетатон жрец. – Всё хорошо. А будет ещё лучше.

Она не могла кричать, не было сил.

Ей влили нечто в рот, несмотря на сопротивление.

Потом руки Аанена опустились на голову женщины в области темени.

– Время, которое ты посвящаешь себе, – стал говорить он, медленно, растягивая слова, и как-то тихо, без нажима, словно сам себе под нос, – бесценно, моя девочка, и это самая большая роскошь в нашем суетном мире. Сейчас ты отвлечёшься ото всего, пока мои руки дарят тебе тепло и спокойствие, чтобы побыть с собой наедине. Дыши спокойно, Небетах, дыши размеренно, и чувствуй спокойствие, испытывай его, только для себя, для себя самой. Ты видишь, ты чувствуешь, ты понимаешь, что с каждым выдохом уходят страх и напряжение, они мягко покидают твоё тело. Есть внешний мир, он и впрямь есть, ты вернёшься в него когда-нибудь, но не сейчас. Здесь и сейчас всё сузилось до твоего тела, тебе ничего не нужно делать, не о чем беспокоиться. Ты цепенеешь, ты тихо следуешь вслед за покоем, погружаешься в себя. Ты в покое, ты спишь, Небетах. Когда ты проснёшься, ты будешь помнить лишь об одном своём мальчике, и будешь совершенно, абсолютно счастлива, прижимая его к груди. Ничего иного нет, и не было, Небетах. Пустое все твои страхи, моя девочка…

– Я понимаю, – сказал Мозе. – Искусство Имхотепа [1]. Это не ново. Только твой жрец Амона делает это иначе. В Иуну его научили бы делать это без разговоров и накладывания рук.

Мери-Ра улыбнулся в знак согласия. Добавил:

– И, однако, мой сау [2], сидящий в засаде, с трудом справился со сном. Как он рассказывал, пребольно укусил себя за подушечку мизинца, это помогло. Лягушку выпустили в дверь. А моей осведомительнице протянули чашу с ядом. Не колеблясь ни минуты, она его выпила. Меч был бы хуже, она это знала. Потому после она не могла рассказать, что дальше было. Лишь до этого мгновения.

Тот, кто, рискуя своей жизнью, наблюдал всё это из потайной комнаты, смотритель из Храма Владычицы Иунет-та-Нечерет [3], видел следующее.

Мою осведомительницу уволокли куда-то через боковую дверь.

Всё было очищено и отмыто, Бакетатон уложили на ложе так, чтоб было видно: она, выполнив свой долг, спит, и вокруг неё разлит покой. Мальчик возле неё, её радость и гордость. Бакетатон переодели, мальчика запеленали. Второго уже унесли под складками одежд бритоголовые.

Лишь после этого вошли в покои роженицы её женщины, возглавляемые Лягушкой.

Бакетатон спала, мальчик тоже. Они вызывали умиление: она своей бледностью, выражением умиротворения на лице. Он – и вовсе отражением небесного покоя на личике. Он не был ещё с нами, здесь. Где-там витала его Ка, и ещё не брала его за руку…

– Подожди, вдруг перебил Мозе жреца, ведущего неторопливый рассказ. – Поскольку твоя осведомительница рассказывала что-то в последующем, значит, осталась жива. Разреши недоумение моё: как?

– Ты огорчаешь меня, Мозе. Женщина и я ожидали чего-то в этом роде. Я воспитал в ней переносимость к ядам. И ты знаешь, как, каким способом. Справедливости ради, надо сказать, что она находилась между жизнью и смертью несколько дней. А ведь как только её оставили, уверенные в том, что она отходит, где-то за городом, снова в квартале рабов, она тут же извергла из себя то, что пила. Доползла до ближайшего дома, и сумела умолить о том, чтоб известили меня. Её вид и речь пробудили в людях доверие. И сострадание. Впрочем, она сумела заплатить за себя. Ты знаешь, Мозе, она всё время проваливалась в сон, была крайне слаба, даже говорить не могла. Нечто подобное творилось и с твоей матерью…

– Ты ничего не сделал, чтоб помочь? Ведь была возможность рассказать отцу…