Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга пятая

– Значит, заправимся, – по стеклу кабины ползли капли дождя, – как ты и предсказывал, бельевая веревка пригодилась, – Хаим потянул на себя штурвал, колеса сессны оторвались от полосы.

– Мы не имеем права вмешиваться в операцию Леоны, – сказал он, – Паук в Сантьяго, но нам нельзя его трогать, – самолет тряхнул порыв ветра, Полина крикнула:

– Я и не собираюсь! Но мне кажется, что Рауфф и Барбье тоже собрались в столицу. Если Иосиф выживет, – она запнулась, – мерзавцы могут потащить его туда, – Хаим отозвался:

– Выживет. Мы еще не погуляли на его свадьбе, – Ягненок внезапно улыбнулся, – но я обещаю, что так и случится, – белая точка сессны исчезла среди грозовых облаков.

Светловолосая девочка восседала на позолоченном коне. Крутилась деревянная карусель, в радиорупоре играло старое танго. На арке у входа в парк под свежим ветром реяли алые знамена. Очередь ребятишек выстроилась у лотка с мороженым. Улыбчивая тетушка принимала мелочь, оделяя детей эскимо и вафельными стаканчиками.

– У Моти эскимо, – Саша держал сына за руку, – я сплю, – он хорошо это понимал, – поэтому Мотя старше, чем он есть, – мальчику на вид было лет десять. Малышка размахивала палочкой с воздушным облаком сахарной ваты.

– Волосы у нее такие же, – полюбовался Саша, – словно облака, – белокурые локоны девочки падали на синее матросское платье.

– Не свалится Лиза, папа, – услышал он озабоченный голос Моти, – ей всего три года… – Саша потрепал сына по голове.

– Она хорошо держится в седле на пони, а это только карусель, – круг завертелся, запись танго заело.

– Взором, – пластинка жужжала, – взрм, взр, взр… – Саша услышал металлический лязг. Доски карусели затрещали, под солнцем сверкнули зубчатые колеса. Конь дернулся, девочка полетела вниз.

– Нет, – Саша рванулся вперед, – нет, Лиза, Лизонька…

Он вскинулся со сбитой постели. Рассветное солнце золотило рассохшиеся половицы. Его джинсы и футболка валялись на протертом плюшевом кресле с высокой спинкой. Лара любила устраиваться там по вечерам с книгой.

– Слушай, милый, – девушка держала на острых коленях томик в бумажной обложке, – он великий поэт. Он диссидент, – Лара развела руками, – но он еще получит Нобелевскую премию, – приватно Саша считал, что Бродского зря выпустили из страны.

– Сначала ему сделали биографию, – кисло подумал Скорпион, – а теперь он катается по университетам, изображая мученика режима. Мандельштам действительно умер в лагере, так честнее, – по мнению Саши, Бродского надо было склонить на сторону советской власти.

– Мандельштам писал оды Сталину, – однажды задумчиво сказал товарищ Котов, – и Пастернак не гнушался прославлением партии. Бродскому надо было дать квартиру, – он покрутил сильными пальцами, – обеспечить его работой, подвести к нему хорошую, – Котов со значением помолчал, – подругу. Он бы не стал менее гениальным поэтом, – вздохнул наставник, – однако он был бы нашей гордостью, а не изгоем, – Саша слушал нежный голос Лары.

– Так долго вместе прожили, что снег, коль выпадал, то думалось – навеки… – Саша сидел на ковре, девушка наклонилась.

– Словно мы с тобой, – Лара коснулась губами его лба, – мне кажется, что я знала тебя всю жизнь, Саша…

Пока Скорпион делал вид, что плохо понимает русский. По легенде, товарищ Вербье, французский коммунист, едва принялся за изучение языка восхищавшей его страны советов.

– Потом я во всем признаюсь Ларе, – Саша отдышался, – что за чушь, это только кошмар. Я волнуюсь, сегодня важный день, – на перилах балкона перекликались сонные голуби, с кухни тянуло ароматом кофе.

– И еще чем-то, – Саша принюхался, – Лара что, гладит… – ему нравилось смотреть на хлопочущих по хозяйству женщин.

– Даже на Пиявку, – усмехнулся он, – я говорил ей, что в прачечной не умеют хорошо гладить рубашки. Лара плохо гладит, она американка, у них все носят синтетику, – Саша не предполагал, что избалованная дочка мисс Кэтрин Бромли когда-то бралась за утюг.

– Я ее научу, – Саша натянул джинсы, – я отлично глажу, спасибо суворовскому училищу, – психоаналитик, в полезность которых Саша не верил, сказал бы, что он тоскует по матери.

– Я ее никогда не видел, – проведя ладонью по щекам, Саша решил побриться, – понятно, почему мне по душе домашние женщины, а не, – он поискал слово, – синие чулки вроде Марты или вертихвостки вроде Куколки, – он сомневался, что Куколка тоже умеет гладить.

– Но Лара другая, – он тихо прошел на кухню, – она знает, как надо ухаживать за мужчиной, хотя она называет себя феминисткой, – Саша считал феминизм развлечением сытых американок, – в СССР она поймет, что только у нас женщины и мужчины действительно равны, – он замер на пороге.