В. Волк-Карачевский - Игра судьбы

Порой невольно задумаешься, как событие, случившееся где-то в глуши, в удалении от шума столиц, пусть себе и значимое для обитателей полузабытого имения или скромной одинокой деревеньки, робко приютившейся на крутом берегу маленькой речушки или спрятавшейся от вьюг и стылых осенних ветров за косогором, пусть, может, даже представляющее по сути своей, на зависть всем Шекспирам мира, самую необычную интригу, проливающую свет на доселе скрытые извивы и проявления души человеческой, как оно, это событие, может аукнуться, например, в Санкт-Петербурге и как ему быть услышанным, замеченным в пестром мельтешении дней и сумасшедшей суматохе этого славного града на берегах реки Невы?

Она и сама-то, эта река, иной раз течет вспять, причем неизвестно, когда она выкинет какой фокус в очередной раз и до какой отметки над ординаром поднимутся ее неспокойные воды, и впечатлят ли они кого-либо из поэтов на бессмертные строки, и задумается ли кто-нибудь из них еще раз о нашей жизни, полной не самых приятных неожиданностей и подчас лишенной всякого смысла и надежд даже в столичном граде, а уж в глуши какой-нибудь провинции, откуда не докричаться обиженному местным небольшим, но зато непреодолимым в своем полновластии начальством, не найти ни справедливого суда, ни правды у покумившихся лихоимцев, а то и просто жуликов, а уж о милосердии и не стоит вспоминать, и где даже первая уездная красавица обречена увядать и чахнуть в одиночестве, вместо того чтобы блистать на балах и сводить с ума пылких, стройных юношей в гусарских мундирах и даже седеющих храбрых и еще вполне решительных вдовцов в генеральских эполетах.

И как какое-нибудь событие, рожденное прихотями людей малозаметных и страстями порой не сказать чтобы возвышенными, может отразиться на жизни императрицы Екатерины II Алексеевны или самого светлейшего князя Григория Александровича Потемкина-Таврического, коему уже предначертано стать Потемкиным-Цареградским или Константинопольским, а то и Балканским?

Казалось бы, никак. Ан нет. Оказывается, что не только шпора, сломанная неловким курьером о ступеньку парадной лестницы королевского дворца, как поведал о том миру А. Дюма, может послужить причиной гибели великой державы и смены целых эпох.

Всяческие неожиданные перемены в государстве и судьбах великих деятелей, неутомимо стоящих у руля его и бдительно охраняющих сей почти магический штурвал от всех, кто хочет повернуть его в другую сторону и сменить проложенный смелым шкипером курс среди волн, пенящихся у опасных рифов, могут иной раз случиться и от совсем незначительных происшествий – курица по недосмотру забредет в чужой огород, или неосторожное слово сорвется с языка глупого холопа, или ни разу еще не влюблявшийся поручик увидит, как вдруг в тени липовой аллеи мелькнет легкий девичий силуэт в белом летнем платье и бедняга забудет, зачем и куда он шел и что намеревался предпринять, движимый внезапным гневом пылкого и неопытного сердца.

И события эти последуют одно за другим, не к добру сцепляясь в неразрывные цепочки, тянущиеся неведомо куда. Нелепая, казалось бы, случайность – шальной, одурелый заяц метнулся под ноги лошадям, а ведь это нехороший знак, и кучер растерялся, и лошади перепугались и понесли, неистово забрасывая головы, храпя и исходя пеной, и вот уже державная колесница сбилась с наезженной колеи и помчалась по бездорожью, буеракам, рытвинам и вертипежинам, по дикому полю, и вот уже и тучи совсем закрыли солнце на небе и не видно ни зги и только слышно, как черти воют в бурьянах, и уже трещат оси, и впереди то ли кручи и косогоры, то ли страшная пропасть, бездонь, страшно и заглянуть в нее…

А началось все вроде бы с мелочи, с той самой соринки, попавшей в око Господу, большая беда может произойти от нелепой соринки, попади она прямо в глаз.

А тут еще какому-нибудь неудавшемуся ни ростом, ни фигурой артиллерийскому лейтенантику в мешковатом казенном мундире – он, этот лейтенант, и с виду не бравый молодец, и танцевать не умеет, и в седле сидит неловко, и шпагу в руке держит, как кухарка кочергу – но вот ему счастливый случай: командиру батареи оторвало голову и лейтенантик теперь сам расчитает угол наклона орудий по строгим формулам, прилежно усвоенным в математическом классе, где он единственно и блистал в отличие от своих более ловких и стройных сверстников, по весне думавших совсем не о теоремах Пифагора и постулатах Евклида…

Ну, тут уж жди – ни много ни мало крушения империй, мировых пожаров и разбитых надежд миловидной невесты, так и не дождавшейся своего юного жениха, клявшегося ей в вечной любви, но сложившего украшенную русыми кудрями голову в штыковой атаке под деревней с нелепым названием Клеттемонд – не ищи, любопытный читатель, этого слова в самых дотошных военных энциклопедиях и многотомных трудах по военному искусству; под Клеттемондом бравые генералы и важные маршалы не положили сотни тысяч французов и немцев или австрийцев, проткнутых пиками, шпагами, порубанных саблями и иссеченных в крошево беспощадной свинцовой, а позже чугунной картечью, воющей в полете как две тысячи чертей, которым прищемили хвост.