Мимо пролетела линейка, наполненная вооруженными людьми. Это были солдаты и пластуны с крайних планов форштадта, с песнями отправляющиеся на сборный пункт.
— Прощай, маманя, — сказал Миша, наклонившись.
— Час добрый, сынок.
Шершавые руки матери скользнули по его щекам, шее. Миша направил Куклу в раскрытые отцом ворота. Оглянулся. Мать стояла, опустив плечи. У Миши на глаза навернулись крупные детские слезы.
— Мама!
Она вздрогнула, отерла лицо, быстро подошла, схватила его руку, нервно теребившую повод, и прильнула к ней долгим поцелуем. Выпустив руку, пошла к дому.
— Подожди, мать! — крикнул отец, растроганный прощанием. — Сейчас запряжу коней, добежим до Совета, до вторых проводов. Дай только Мишку сдать Батурину…
Он пошел рядом, держась за седельную луку. Миша видел его широкую, натруженную работой руку, темный вершок шапки и крепкие стариковские плечи, обтянутые сатиновым бешметом.
— Вот что, Михаил, — говорил отец, — приходилось мне служить немало и видеть походы и смерти. Запомни наш боевой казачий наказ. Сам погибай, а товарища выручай. Лезь вперед, хотя бы передних били. Не бойся гибели, как бы ни было тебе трудно, — наверное побьешь. Ежели трудно тебе, то врагу не легче, только ты у него трудного не видишь. Духом никогда не падай, будь смелый, упрямый, помни, что победа сразу не дается, враг тоже бывает стойкий. Шашкою зря не махай, а всегда с толком. Не ожидай, пока тебя рубанут, а старайся рубануть раньше. При защите завсегда лучше всего напасть первому. Понял, сынок?
Миша кивнул. Внимательно слушал он новые для него заповеди войны и запоминал их легче, чем заповеди любви и смирения, которые скучно проповедовал в школе священник-законоучитель.
— Ежели с одного раза не одюжишь, бери врага со второго раза, с третьего, в четвертый лезь. Пока не повалишь. Погибай, но своего добивайся, и знай всегда, что в хорошем бою; нету смены, а только поддержка. Не бойся врага. Даже если он на тебя навалится нежданно-негаданно, днем аль ночью, не забывай одного: бить его можно клинком и огнем. Из двух выбор не трудный, а строй сам построится. Близок враг — в шашки его, подальше — огонь, а потом обязательно в шашки. Знай, Мишка, что нету сильнее в мире оружия, как казачья шашка, бо она никогда не подведет и не даст осечки, и нет у казака лучшего друга, как его боевой конь. Он завсегда тебя выручит и от неволи и от смерти. Сам недоешь, а коня накорми, сам недопей, а его напои, сам недоспи, а коню дай отдых… Ну, вот и доехали, Мишка.
Отец опустил руку. На луке седла остался след его потных пальцев. На улице, возле батуринского двора, были привязаны верховые кони, и вскоре на крыльце появился и сам Павло, готовый к походу, сопровождаемый семьей и однополчанами. Немного подвыпивший Писаренко докладывал Павлу:
— Галагановцы точно идут, попасенцы идут, с Песчаного хутора тоже идут, а с Ганжджи-хутора пристали до акмалинцев, а может, и не пристали…
Батурин перебил сбивчивую речь Писаренко, обратился к Шульгину:
— Как камалинцы?
— Камалинцы чего-сь крутят, Павло Лукич, — сказал Шульгин, хмуря густые рыжеватые брови.
— Крутят? — переспросил Павло. — С чего ж это их закрутило?
— До их с Мечстинской лазутчиков подсылали, от Деникина.
— Гунибовцы?
— Гунибовцы вроде тронули на Армавир. Как бы наперед нас не заскочили.
Павло улыбнулся.
— На войне места всем хватит. А вот насчет камалинцев не дюже ладно… Про лазутчиков потверже узнай. Остаешься почти один, ложки некогда будет выстругивать.
— Опять за ложки, — Шульгин укоризненно покачал головой, — дались они вам, Лукич.
— Павло Лукич, — покачиваясь, сказал Писаренко, томившийся тем, что его оттерли от разговора.
— Ну, чего ты? — нетерпеливо спросил Павло.
— Может, супротив их идти несподручно. Может, заслать переговорщиков, а? Пошлешь меня переговорщиком… Хочешь, я пойду до его переговорщиком?
Павло покусал губы. Его тяжелый и сразу же недружелюбный взгляд остановился на Писаренко.
— Спужался?
— Спужался? — Писаренко округлил глаза. Потом ударил себя в грудь. — Ты же не одного со мной полку. Слухам веришь. Вот увидишь, какой до боя Писаренко лютый…
— Лютой до боя — Шульгин, — сказал Батурин, — а ты?.. Ну, пошли…
Павло заметил Мишу:
— А, Михаил Семенович! Готов уже?
Павло мимоходом пожал ему руку. Огийченко подвел коня, подарок генерала Гурдая, передал повод Павлу.
К Батурину, уже взявшемуся за луку седла, подошел отец.
Читать дальше